В Назаревский - Из истории Москвы

История Москвы в эпоху нашего лихолетья была летописью ее быстрого и прогрессивного разрушения.

Низвержение Годуновых, со скоропостижной смертью Бориса и убиением Феодора Борисовича, произошло не в виде революции, передающей верховную власть какому-либо из ее вождей, а в виде возвращения престола будто спасшемуся от смерти его законному наследнику, — царевичу Димитрию. Чрезвычайно характерно, что даже против неправедно захватившего власть Годунова можно было возмутить народ только именем законного государя. И те, кто подготовил самозванца, действовали с тонким разумением государственного духа русского народа, чуждого революционному и анархическому.

После убиения Феодора и супруги Бориса Марии и низвержения патриарха Иова, 20 июня 1605 года, в чудный летний день, вступил самозванец в присягнувшую ему Москву. Народ, веривший, что это приходит истинный царь Димитрий, громадными толпами наполнил улицы и площади и покрыл крыши домов и колокольни и радостно приветствовал нового властителя, не подозревая в нем похитителя престола. Вступление его в Москву было необычайным: впереди ехали польские латники в их крылатых шлемах и панцирях, польские паны в кунтушах и конфедератках; вокруг самозванца было много немцев и других иностранцев; сзади же его шли русские бояре и русские полки. Лжедимитрий ехал на белом коне, в великолепной одежде, в блестящем ожерелье ценой в 150 000 червонных. Звон колоколов сливался с приветственными кликами народа; но уже чувствовалось что-то неладное. Когда самозванец выезжал из Москворецких ворот на Красную площадь, поднялся страшный вихрь; всадники едва усидели на лошадях; колокола сами собой зазвонили у св. Софии, что на набережной; покрытое тучами пыли шествие остановилось. Народ увидел в этом недоброе предзнаменование. Кроме того, он был недоволен, что в ту минуту, когда Димитрий, встреченный духовенством, прикладывался к образам на Лобном месте, на Красной площади гремела музыка: трубы и литавры заглушали церковное пение. В то время как самозванец проявлял притворное волнение перед гробом Грозного в Архангельском соборе, князь Василий Шуйский уже говорил народу, что это — не истинный Димитрий, а самозванец, за что едва не поплатился головой, помилованный самозванцем уже на самой плахе.

Трудно было держаться на престоле Лжедимитрию, хотя он обладал умом и энергией и на его стороне было расположение народа, в своем большинстве простодушно верившего, что он — подлинный Димитрий Иоаннович. Если кровь Димитрия царевича погубила Годунова с его родом, то тем паче измена русскому духу Лжедимитрия, севшего на престол, правда, не насилием, а только обманом, должна была погубить нового похитителя шапки Мономаха. Самозванец купил поддержку Польши в лице ее короля, духовенства и панов, ценой тайного принятия папизма и обязательства ввести его в России. Кроме того, он вводил в православный Кремль, в качестве русской царицы, католичку, польскую панну Марину Мнишек. Некоторые историки сильно налегают на то, что Лжедимитрий легкомысленно относился к русским обычаям, давая этим понять, будто он удержался бы на престоле, если бы освободился от своего беспечного легкомыслия. Но притворное уважение к русским обычаям не могло бы надолго укрыть в самозванце более существенного, именно того, что он идет против самой коренной основы нашей жизни, — против православия, что он не «царь православный». Не одевайся он в польский костюм, ходи в баню, не ешь телятины в постные дни, не делай и других нарушений нашего быта, — народ своим вещим чутьем разгадал бы, кто он и что он, и убедился бы, что он ошибся, признав в нем истинного сына царя Иоанна IV.

На место сверженного патриарха Иова был возведен самозванцем грек Игнатий, бывший архиепископом в Рязани. Он первый из архиереев признал Лжедимитрия царем. Вслед за тем новый придворный сановник — великий мечник, князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, привез из Выксинского монастыря (в 500 верстах от Москвы) царицу-инокиню Марфу. Несчастная вдова Грозного должна была, после свидания с мнимым сыном в шатре близ села Тайнинского, признать самозванца своим порождением. Вдовствующая царица была поселена в Вознесенском монастыре.

30 июля Лжедимитрий, по установленному порядку, венчался на царство в Успенском соборе. Но к древнерусскому священнодействию примешалось нечто чужое, неприятно поражавшее народ. В храме Пречистыя польский иезуит Николай Черниковский приветствовал речью нового царя. По случаю коронации последовали царские милости: пожалован был, как мнимый дядя государя, Михаил Нагой саном великого конюшего; Романовы были возвращены из заточения, Филарет Никитич посвящен был в митрополиты Ростовские, а Иван Никитич Романов получил сан боярина.

Но Москва уже стала замечать в новом властителе, в его действиях и самой обстановке нечто фальшивое, нечто нерусское. Кроме упомянутого нарушения русских обычаев, всех поражала невиданная расточительность Лжедимитрия в пользу чужих, дававшего иноземным музыкантам такое жалованье, какого не получали и первые сановники государства. Называя себя «непобедимым императором», самозванец сделал себе из чистого золота богатейший трон со львами и большим орлом и увешал его брильянтовыми и жемчужными кистями. Одетый в польский костюм, он бешено ездил верхом по Москве и даже к Успенскому собору, чего не бывало прежде, подъезжал на седле. Устраивая травли медведей и волков с невиданным в Москве задором, участвовал в них сам. Не ложась спать после обеда, он ходил пешком к полякам и немцам; и боярам, недосмотревшим выхода его из дворца, приходилось разыскивать его по городу; поляки пировали в Москве, высокомерно обращались с русскими и обижали их. Воспроизводим выше из «Материалов для Русской иконографии» Д. А. Ровинского портрет Лжедимитрия, выгравированный Лукой Килианом в Аугсбурге, в 1606 году.

По свидетельству современников, первый самозванец был сильный и широкоплечий человек, мрачный и задумчивый, без бороды и усов. Лицо у него было широкое, желтовато-смуглое, уши длинные, волосы русые, рыжеватые; глаза темно-голубые, большой рот, толстые губы и крупный нос.