Татьяна Гончарова - Плутарх

Признавая неизбежным естественное неравенство людей, Плутарх возлагал на общество основную заботу о том, чтобы никто не опускался до крайней нищеты. Порицая в трактатах «О сребролюбии», «О том, что не надо делать долгов» и других ту алчность, которую «не угасит ни серебро, ни золото», описывая отвратительные качества сребролюбцев, Плутарх, тем не менее, в отличие от Платона, не предлагает каких-то радикальных мер по борьбе с этим злом. Как представляется, преодоление стремления к богатству он связывал с общим моральным совершенствованием, возлагая основные надежды на просвещение и философию, которым одним лишь дано победить душевную нищету «человека, прикипевшего к обогащению».

Высмеивая «безбогатственное богатство» (по словам Феофраста), Плутарх считал тягу к накопительству одной из отвратительных болезней души, при которой, как он пишет в трактате «О сребролюбии», скряга выносит всяческие тяготы, «не получая взамен ничего хорошего, как осел банщика, возящий дрова и хворост, которому всегда вдоволь достается дыму и золы, но не доводится быть вымытым, согретым и вычищенным». Так же как Демокрит и Платон, он советует родителям заботиться не о том, чтобы оставить детям большое наследство, но о том, чтобы воспитать у них разумные потребности и спокойное отношение к деньгам. Те же, кто растят людей расчетливых, сами пожалеют об этом: «За такое воспитание они и воздают отцам достойную плату, не любя их за то, что когда-нибудь получат, а ненавидя за то, что еще ничего не получают».

Предостерегая против опасностей богатства, Плутарх считал очень опасной и крайнюю бедность и, как когда-то Исократ предлагал Александру отправить всех неимущих скопом воевать против персов, он также призывает по возможности избавляться «от подонков, отбросов города, болезнетворных и сеющих смуту». Только в «среднем роде» людей, с умеренным, но прочным достатком, он видел надежную основу каждого общества, при этом наиболее верным источником благосостояния считал земледелие. В своих трактатах он дает множество советов, как избежать обнищания — прежде всего умеряя расходы и желания, приводит примеры благородной бедности, а имущих призывает поделиться с нуждающимися во имя гражданского мира.

Подлинным народом в его представлении были «сельские жители, остающиеся среди полей», а не городская чернь, «голосистая, словно цикада». Однако на полях теперь работали в основном рабы или же колонисты из Сирии или Сицилии, поскольку, по словам Диона Христостома, греческая беднота предпочитала полуголодное праздное существование в городе трудовой сытой жизни в деревне. В отличие от того же Диона Христостома, который еще надеялся своей яростью извлечь хоть какую-то искру из пепелища былой Эллады, Плутарх не ставил перед собой несбыточной задачи — вернуть невозвратимое. Порой он признает бесполезность собственных советов и поучений, так как «пересоздать естество народа» — дело, по-видимому, невозможное. И единственное, что, по его мнению, еще может сделать разумный и благородный человек, так это попытаться уберечь народ от окончательной гибели.

И чем больше горьких уроков он извлекал из общественной деятельности, тем более заманчивой представляется ему давняя иллюзия философов — возможность сочетания философии и власти. Примером такого сочетания ему хотелось бы видеть Александра Македонского, к личности и свершениям которого он не раз обращался в своих сочинениях. Как и для многих других исторических писателей, для Плутарха характерна идеализация Александра, хотя в отношении македонян вообще он испытывал то же чувство неприязни, так и не утоленной ненависти, как и большинство греков. «Коварство и зависть, присущие им от природы, — пишет он в одном из сочинений, — всегда побуждают их воевать, и, смотря по обстоятельствам, они пользуются словом „мир“ или „война“, будто разменной монетой, не во имя справедливости, а для собственной выгоды».

В двух своих речах «О судьбе и доблести Александра» Плутарх ставит перед собой довольно сложную задачу — доказать, что все побуждения и поступки великого завоевателя свидетельствуют о том, что он был прежде всего философом, достойным учеником Аристотеля.

Уже сама цель восточного похода, считает Плутарх, «показывает Александра как философа: он стремился не к собственному обогащению и роскоши, а к установлению среди всех людей согласия, мира и дружественного общения». И если основатель стоицизма Зенон считал за лучшее, чтобы у всех людей была бы «общая жизнь и единый распорядок», то Александр, мол, попытался претворить в действительность этот «образ философского благозакония и государственного устройства». И то, что это пишет Плутарх, для которого эллинский полис, казалось бы, навсегда остался идеалом общественного устройства, свидетельствует о драматической раздвоенности его мировидения, о его постоянном стремлении примирить любовь к навсегда утраченному с неизбежностью настоящего — империи, тоже единого огромного сообщества, живущего по единой указке.

Создавая идеальный образ великого македонянина (словно не желая замечать в нем тех недостатков, о которых он все же будет писать впоследствии в обширной биографии Александра), Плутарх до того подпадает под обаяние собственного творения, что готов, кажется, извинить сыну Филиппа разрушение Фив. В своем восхищении энергией и силой человека, подобного которому уже вряд ли явит мир, Плутарх доходит до того, что сравнивает Александра с Платоном, и сравнение это оказывается не в пользу последнего: «Платон, написав единственное „Государство“, никого не убедил воспользоваться этой книгой по причине ее чрезвычайной суровости, Александр же, основав свыше семидесяти городов среди варварских племен и поселив в Азии греческие нравы, победил там дикий и звероподобный образ жизни».

Воспевая поистине нечеловеческую доблесть Александра, Плутарх словно бы полемизирует с теми многочисленными современниками, которые не видели иного выхода из безнадежности своего исторического поражения, кроме покорности Судьбе, той «любви к Року», о которой писал Сенека. Не считая Судьбу главной причиной побед Александра, Плутарх выдвигает на первый план его личные качества: «Но что показывают сами деяния Александра — произвол судьбы, воинственность, господство силы? Или же большое мужество и справедливость, большое здравомыслие и сдержанность, разумную последовательность, трезвый и проницательный расчет во всех поступках?»

Эта важнейшая из тем — значение Судьбы и личной доблести в жизни как Александра, так и любого смертного, определяет содержание второй речи о великом завоевателе. Останавливаясь на каждом из этапов жизни Александра, Плутарх с присущей ему обстоятельностью доказывает, что в любом его свершении Судьба почти не играла роли. Побеждают доблестью, пишет Плутарх, а Судьба, напротив, выявляет истинную цену каждого: «Так судьба, часто предоставляя робким и неразумным командные и начальственные обязанности, в которых обнаруживается их несостоятельность, тем самым возвышает и утверждает значение доблести как единственного, что придает человеку величие и достоинство». Представляется возможным говорить о том, что Судьба у Плутарха является чем-то менее грозным, чем неумолимый Рок софокловых трагедий. Ибо Плутарх не был бы Плутархом, если бы он не возлагал главную меру ответственности на самого человека, на его разум и дух, перед которыми может оказаться бессильной сама Судьба.