Лин Паль - История Империи монголов: До и после Чингисхана

Так выступивши, Темучжин добрался до тех мест, где они скрывались в устроенных заграждениях. Следом, по примятой траве, пошел дальше вверх по течению реки Онона. След привел к речке Кимурха, впадающей в Онон с запада. Идя далее тем же следом, он нашел своих в урочище Хорчухуй-болдак, у Кимурхинского мыса Бедер. Соединившись там, они тронулись дальше и расположились кочевьем в Хара-чжируханском Коконуре, у речки Сангур, в глубине урочища Гуледьгу, по южному склону Бурхан-халдуна. Там промышляли ловлей тарбаганов и горной крысы-кучугур, чем и кормились».

Для монголов и тюрков охота на крыс — занятие постыднейшее.

Только от полной безысходности и голода юный Темуджин мог радоваться хотя бы крысам. Сказание не говорит детально об отроческих годах Темуджина, оно и понятно: вряд ли сам хан любил рассказывать, каково ему пришлось в начале жизни. Из этого времени нам известно только два важных происшествия: набег грабителей, которые украли у женщин и детей всех лошадей — единственное достояние, которым те располагали. Темуджин вместе со всеми отправился в погоню, нашел след и — неожиданно — верного друга Боорчу, который помог ему выкрасть назад лошадей, познакомил со своим отцом, снарядил Темуджина в обратный путь.

Другое упоминаемое событие — поездка к отцу невесты Бортэ: «Дэй-Сечен, как и все Унгираты, по-прежнему оказался между урочищами Чекчер и Чихурху. Увидав Темучжина, Дэй-Сечен очень обрадовался и говорит: „Наконец-то вижу тебя. Я уж совсем было потерял надежду и загоревал, зная, как ненавидят тебя Тайчиудские братцы“. Потом, обручив его с Борте-учжин, стал снаряжать проводы. Поехал провожать и сам, воротясь домой с Келуренских Урах-чжолнудов. А жена его, мать Борте-учжины, по имени Цотан, та, провожая свою дочь, доставила ее прямо в семью мужа, когда кочевали на речке Сангур, в глубине урочища Гурельгу.

Когда пришло время провожать домой Цотан, то он послал Бельгутая позвать в товарищи и Боорчу. Выслушав Бельгутая, Боорчу даже отцу своему не сказался: сел на своего горбатого савраску, бросил через седло свой серый армяк и явился вместе с Бельгутаем. Вот какие услуги он оказал и вот как стал другом. В то время когда уезжали с речки Сангур и расположились кочевьем на Келурене у подмытого водоворотом яра Бурги-ерги, то Цотан подарила черного соболя доху, в качестве свадебного подношения ее — шидкуль, свекрови своей».

Эта соболья доха была, по сути, единственной ценностью у молодого Темуджина, но ею он распорядился не так, как думала Цотан. Соболью шубу он решил подарить сильному властителю племени кереитов — Ван-хану (или по Рашиду — Он-хану).

Сказание говорит об этом так:

«Эту свою доху Темучжин, вместе с Хасаром и Бельгутаем, повез к Ван-хану, рассудив так: „Ведь когда-то Ван-хан Кереитский побратался, стал андой [15] Анда — побратим. с батюшкой Есугей-ханом. А тот, кто доводится андой моему батюшке, он все равно что отец мне“. И он поехал к Тульскому Темному Бору — Хара-тун, узнав, что Ван-хан находится там. Приехав к Ван-хану, Темучжин сказал: „Когда-то вы с родителем моим побратались, а стало быть, вместо отца мне; в таком рассуждении я и женился, поэтому я тебе привез свадебный подарок — одежду“. И с этими словами он поднес ему соболью доху».

Ван-хан, тронутый подарком, пообещал Темуджину снова объединить его развалившийся улус.

Впрочем, скоро Темуджину стало не до объединения. На его юрт напали меркиты — Тохтоа из Удууд-Меркитского рода, Даир-Усун из Увас-Меркитского рода и Хаатай-Дармала из Хаат-Меркитского рода, которые когда-то лишились своей законной невесты — Оэлун. Они увели с собой женщин, включая его молодую жену, спрятанную в возке. Белыугай, Боорчу и Джелме трое суток преследовали меркитов, пока не убедились, куда те держат путь. Теперь следовало хорошо подумать, как женщин отбить. Воинов у Темуджина практически не было. Он знал единственный адрес, по которому можно обратиться, — к Ван-хану. Тот в помощи не отказал, посоветовав послать вестника еще и к Джамухе, чтобы ударить по меркитам большим войском. Джамуха велел передать, что «…я уже окропил издали видное знамя свое, я ударил уже в свой барабан, обтянутый кожей черного вола и издающий рассыпчатый звук. Я оседлал своего вороного-скакуна, одел свой жесткий тулуп, поднял свое стальное копье. Приладил я свои дикого персика стрелы, и готов я выступить в поход на Хаатай-Меркитов — сразиться. Так скажите. Издали видное длиннодревковое знамя свое окропил я, ударил я в свой густоголосый барабан, обтянутый воловьей кожей. Черноспинного скакуна своего оседлал я, прошитый ремнями свой панцирь одел. С рукоятью меч свой я поднял, приладил я свои стрелы с зарубинами и готов смертным боем биться с Удуит-Меркитами. Так передайте…»

Местом встречи войскам он назначил Ботоган-боорчжи, в истоках реки Онона. На меркитского хана Тохта-беки собирались напасть внезапно среди ночи, но так не получилось: хана предупредили насмерть перепуганные работники, увидевшие приближение всадников. Тохте удалось бежать вниз по Селенге. Той же дорогой бежал в страхе и весь меркитский улус. Но беглецам уйти не удалось, воины их ловили и убивали, искали похищенных женщин. Сам Темуджин бросался наперерез бегущим и звал свою Борте. Он ее нашел живой и невредимой. Удалось узнать и аил [16] Аил — селение. , куда увели мать Бельгутая. Но когда окрыленные надеждой Темуджин и Белыугай подъехали к юрте, где должна была находиться Учжин, она незаметно выбралась на двор и убежала в тайгу, дабы скрыться от позора, что была отдана насильно для сожительства с чужим мужчиной. Ее так и не нашли.

«Тогда Бельгутай, — пишет Сказание, — возложил возвращение своей матери на ответственность именитых Меркитов, пригрозив костяною стрелою, а тех триста Меркитов, которые совершили внезапный налет на Бурхан, он предал полному истреблению со всей их родней. Оставшихся же после них жен и детей: миловидных и подходящих забрали в наложницы, а годных стоять при дверях — поставили прислугой, дверниками».

Добивать меркитов в этот раз не стали. Напротив, в подарок из набега матери Темуджина привезли пятилетнего мальчика по имени Кучу, одетого в собольи шубку и шапочку и в сапожках из маральих лапок. На радостях Темуджин и Джамуха вспомнили, что когда-то в детстве стали побратимами, теперь они исполнили этот обряд по-взрослому. Оба молодых человека не расставались друг с другом более полутора лет, а потом, потом, как говорит Сказание, Джамухе наскучило однообразие. Так Сказание в пристойном виде трактует то, что на самом деле произошло. А произошел некий разговор между побратимами. Его и передает, расшифровывая, Э. Хара-Даван: «Темучин и Джамуха поднялись со своего стойбища для перемены пастбища их скота. При выборе нового места для стойбища Джамуха заметил Темучину: „Ныне, если мы остановимся у горы, то пасущие коней достигнут юрты; если подле потока, то пасущие овец и коз достигнут пищи для своего горла“. Темучин с его родными растолковали эти слова следующим образом: под „пасущими коней“ Джамуха имел в виду богачей, имеющих табуны, и вообще высший класс, степную аристократию, а под „пасущими овец и коз“ он подразумевал „карачу“ — простой народ, к которому Джамуха сам тяготел сердцем и душой».