Надежда Гарифуллина - Анти-Зюгинг [Зюгановщина как оборотная сторона горбачевщины]

— Вы назовете их имена?

— Знаете, пока я жив, я хотел бы услышать это от них.

— Когда и как начался путч?

— Я был в отпуске, под Новгородом, на Валдае, и вечером 18-го, где-то в районе шести часов, раздались звонки от Павлова, который требовал, чтобы я срочно приехал в Москву, он уже послал за мной вертолет. Ехать, честно говоря, я не хотел, даже жене сказал: еду с тяжелым сердцем... Но раз требуют — надо.

— Ждали вас?

— Я должен был вылететь 19-го, так мы договорились с Михаилом Сергеевичем, для подписания договора. Но они сказали, что лететь надо немедленно, так, мол, диктуют обстоятельства и что самое главное — самолет уже вылетел.

— За Горбачевым?

— Было сказано так: вылетел в Крым; я-то считал, что прилетит Михаил Сергеевич. Ну вот, в 9 часов я появился здесь, в Кремле, зашел к себе в кабинет, потом поднялся к Павлову и у него застал заговорщиков...

— Всех?

— Нет, но значительную группу — Павлов, Янаев, Крючков, Язов. Для меня это вообще была новость, я сказал, что по данному вопросу ничего не знаю. Что они хотят? Пусть объяснятся. На столе у Павлова — два документа: Указ о передаче власти и второй — заявление о чрезвычайном положении (больше никаких документов я за все это время не видел). Я тут же сказал этим людям, что их затея — это безответственная авантюра. Я назвал ее так: «заговор обреченных». Если переворот начнется, сказал я, это приведет к гражданской войне, вызовет широчайшую волну антикоммунизма, принесет огромный ущерб нашей внешней политике — причем мне показалось, что я в какой-то степени их убедил, что они меня поняли. Но та группа, которая вернулась с юга (они приехали чуть позже), считала, что, если они остановятся, не пойдут сейчас дальше, это грозит им просто жизнью. (С юга, то есть из Фороса, от Горбачева, приехали: Болдин, Бакланов, Варенников, Шенин — Н.Г.) Я же сказал, что нельзя передать власть без письма президента, а в то, что он болен, я не верю, потому что не раз разговаривал с ним за эти дни по телефону, он жаловался на радикулит, но это — чепуха. И еще я говорил: дайте мне возможность связаться с президентом. Вот это было мое постоянное требование. Но связаться не удалось. Мне сказали, что связь отсутствует. И отсутствует, конечно, потому, что они ее ограничили. И я их предупредил, что комитет не имеет права вводить чрезвычайное положение на всей территории Союза — это компетенция только Верховного Совета СССР. Единственное, что я мог им дать, это свое заявление по поводу Союзного договора; я подготовил его еще 16-го. И вот после этого бурного разговора я (довольно быстро) ушел от Павлова. Должен вам сказать, что я не поехал домой, остался в Кремле, потому что не знал, какие будут приняты решения. Лег в комнате отдыха, но спать не мог — верил, что эти люди одумаются, что путча не будет, что они не пойдут на эту авантюру. И только под утро, услышав лязг танков, я включил радио и услышал сообщение так называемого ГКЧП. И возмутился, что мое заявление было передано первым. Уже потом удалось потребовать от ТАСС, чтобы они, во-первых, поставили бы точную дату — 16-е, а во-вторых, чтобы оно не шло в эфир первым номером.

— А ведь как было просто, Анатолий Иванович, выйти из кабинета Павлова, поехать на Центральное телевидение и выйти в эфир в программе «Время» — так ведь?

— Вы знаете, очень большая иллюзия, что я мог куда-то позвонить, выйти и или поехать.

— За вами следили?

— Это я знал совершенно точно. Когда я снимал трубку, мне говорили, что связи или нет, или нет абонента и т.д. (Заметьте: вначале Лукьянов говорит, что за два дня он обзвонил 17 республик, множество обкомов и крайкомов, и к нему были сотни звонков, и тут же уверяет, что он не мог позвонить, выйти и поехать, ну прямо как будто был под арестом — Н.Г.)

— Сегодня Горбачев говорил о вас как о мерзавце, как о преступнике. Вы удивились?

— Кроме горечи, я ничего не ощутил. И — еще одного чувства... Время нас рассудит. Время докажет президенту мою правоту.

— Вы всегда были ему верны, Анатолий Иванович?

— У меня нет угрызений совести... ни по одному факту, ни по одному действию. Я ничего не совершал помимо его воли. А пройдет время... меня не будет, изменятся условия жизни и самого президента, потому что все сейчас... очень сложно, и в конце концов Михаил Сергеевич поймет, кто привел самолет в Форос. Кто включил связь... Кто на тысячах поворотов, которые были после 85-го года, в самых тупиковых ситуациях на съездах, на пленумах ЦК... кто всегда был на его стороне. И если на моем веку... мне удастся дожить, когда люди узнают... и оценят все, что я сделал хорошего и доброго, — я буду благодарить судьбу. Если не достанется — я так и уйду с этой горечью...

— Вы убеждены, что вас будут судить?

— В той ситуации, которая сейчас складывается, — суд неизбежен. Но я и на суде скажу то, в чем убежден. Я остаюсь... без партбилета, может быть, но все равно: я остаюсь коммунистом. Я связал себя с партией на всю жизнь, я буду очень твердо (сколько мне останется) выступать за Советский Союз как обновленную федерацию, за социалистические принципы, за советскую власть, которая присуща нашему строю, присуща России (она родилась здесь), буду выступать за социалистическую направленность советского общества.

— Значит, у вас в Кремле тоже был свой Форос, так получается?

— Не надо представлять меня как человека абсолютно свободного в своих действиях, это неверно.

— Безвыходная ситуация — так, Анатолий Иванович?

— Выходы, возможно, и были. Всегда есть какие-то выходы. Здесь же — так сложилось... вот я вам рассказываю, как было дело. А потом, с семи утра, пошла лавина запросов с мест. Мне надо было отвечать, отвечать, отвечать, отвечать... успокаивать людей — и все прочее. На чем я сконцентрировался? Во-первых, потребовал связи с президентом. Звонил ночью 19-го... даже раньше, 18-го числа, потом — 19-го и каждый раз мне отвечали: связи нет, связь нарушена и так далее. Я считал, что военные корабли в Форосе могут связать меня с президентом по моим каналам, но это не вышло... И тогда 20-го числа (в конце дня) и 21-го я принял все меры, чтобы мне предоставили самолет в Крым. Сказал, что, если не дадут самолет, я полечу своим ходом, чтобы узнать... и привезти президента сюда в любом состоянии, потому что без президента нельзя было проводить ни сессию, ни президиум...

— Вы хотели узнать, чем он заболел?

— Я не знал, в каком он состоянии, потому что мне заявили, что он больной, что он даже не может подниматься — вот как.

— Вы верили?

— Мне говорят, что он болен, что он очень болен, но для того, чтобы сказать — да, это так, я должен был убедиться сам.