Жан-Кристиан Птифис - Иисус. Жизнеописание Христа. От исторической реальности к священной тайне

Священная трапеза фарисейских общин обычно завершалась евхаристией или таинством благодарения: «Благословен будь Господь Бог Наш, вечный Царь, Ты, который питаешь весь мир добротой Своей, благодатью, милосердием и мягким состраданием. Ты даешь пищу всякой плоти, ибо вечно длится милосердие Твое…» Иисус заменил этот обряд длинной «первосвященнической молитвой». По мнению отца Ксавье Леона-Дюфура, в этой хвале Отцу соблюден типичный для иудейской молитвы баланс: в ней сочетается «взгляд на то, что происходит» и «открытость будущему» {635} .

«Отче! пришел час, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя, так как Ты дал Ему власть над всякою плотью, да всему, что Ты дал Ему, даст Он жизнь вечную. Отче Святый! соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы. Когда Я был с ними в мире, Я соблюдал их во имя Твое; тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется Писание. Я передал им слово Твое; и мир возненавидел их, потому что они не от мира, как и Я не от мира. Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла. Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их, да будут все едино» {636} . Вознеся эту хвалу, Иисус дал знак уходить.

После ужина Иисус и его ученики, согласно литургическим правилам Пасхи, которую желали отпраздновать заранее, пели псалмы Халлеля в знак благодарности Господу {637} . Потом они покинули Иерусалим и нашли себе убежище у подножия Масличной горы. На подходе к реке Кедрон — сухому руслу, в котором вода бывает только в зимние месяцы, — тропа, по которой они шли, становится узкой и крутой. Перейдя Кедрон по мосту, они вошли в Гефсиманский сад.

Несмотря на холод, там были все, кто пришел в Иерусалим вместе с Иисусом. Где были женщины — последовали за ними или остались в городе у Иоанна и у других гостеприимных хозяев? На это невозможно дать ответ. Евангелист Иоанн, возможно, тоже был в саду: он мог прийти туда ради дружбы и чтобы ничего не упустить из слов своего гостя.

Войдя в сад, Иисус сразу же увидел, как к ним подходит группа мужчин с факелами и светильниками. Одну часть этого отряда составляли солдаты из когорты Храма под началом своего «хилиарха», другую — охранники и слуги первосвященников. Среди них не было ни одного левита: левитам полагалось нести службу только внутри Храма. Когорта, о которой пишет Иоанн, — не гарнизон из шестисот римских солдат, расквартированный в Иерусалиме, а особая стража, охранявшая Храм; и ее хилиархом был не кто-либо из старших римских офицеров, назначенный Понтием Пилатом, а начальник этой иудейской стражи, уже упомянутый здесь саган Ионафан {638} .

Арест Иисуса был организован только иудейскими властями {639} и стал результатом совещания членов Синедриона. В этот момент римляне еще ничего не знали {640} . Кроме фонарей и факелов, люди из Храма имели при себе мечи, а слуги первосвященников потрясали дубинами. Иуда Искариот, служивший им проводником, привел их в хорошо знакомый ему Гефсиманский сад. В ту ночь на Масличной горе стояла лагерем целая толпа паломников: те из них, кто не нашел себе жилья внутри городских стен, ночевали здесь в шалашах или под открытым небом. Вошедшим нужно было узнавать друг друга среди этих людей, многие из которых прибыли из очень далеких мест. Огни нескольких жаровен горели между стволами олив и зеленью подлеска, которой было особенно много в эти дни начала весны.

По словам Иоанна, Иисус знал, что должно произойти. Он идет на Страсти в муках и горе, но добровольно, с величайшей решимостью. Он знает, что его час настал и что великое испытание не минует его. Он идет вперед, выходит из сада и приближается к солдатам. «Кого вы ищете?» — спрашивает он. Они ответили: «Иисуса Назорея». — «Это я!» («Ego eimi»). Охранники отступают назад и падают. Иоанн, разумеется, наделяет этот случай глубочайшим богословским смыслом. Ego eimi можно перевести не как «Это я», а скорее как «Я — это он», а такой перевод связывает ответ Христа с его прежними утверждениями «Я — хлеб жизни… добрый пастырь… путь, истина и жизнь…», а также с той необычной фразой, которую сообщил нам тот же Иоанн и которая так возмутила фарисеев: «Истинно, истинно говорю вам: прежде, нежели был Авраам, Я есмь!»

Нужно ли сделать из этих богословских отсылок вывод, что рассказ Иоанна — вымысел? Отец Пьер Бенуа, доминиканец из Иерусалимской библейской и археологической школы, задает себе вопрос: не могли ли в этот момент несколько солдат и стражников, отступая назад, споткнуться о толстые корни олив, хотя в ту ночь было полнолуние? Тогда они, должно быть, поднимались с земли неуклюже и смущенно {641} . Евангелист, вероятно, держал в уме псалмы 26 и 55: «Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои… то они сами преткнутся и падут» {642} ; «Враги мои обращаются назад, когда я взываю к Тебе» {643} .

В любом случае автор 4-го Евангелия не упоминает о знаменитом поцелуе Иуды, условном знаке, о котором сказано в синоптических Евангелиях. Правду говоря, его рассказ плохо совмещается с такой вставкой. Может быть, это приветствие, образец предательского поцелуя — всего лишь литературный вымысел, который своим символическим смыслом подчеркивает величайшее коварство Искариота? Не будем говорить об этом театральном жесте, хотя приветственные поцелуи достаточно распространены на Востоке. Иуда, должно быть, подошел к Иисусу и жестом указал на него. Хотя Марк усилил его роль, сказав, что предатель управлял отрядом, Иуда был лишь простым указчиком.

Итак, Иисус обгоняет солдат и стражников, присланных первосвященниками. Он во второй раз спрашивает их: «Кого вы ищете?» Они снова отвечают ему: «Иисуса Назорея». — «Я сказал вам, что это я; итак, если меня ищете, оставьте их, пусть идут». Иисус не делает никаких попыток защититься; он озабочен лишь тем, чтобы освободить своих учеников. Он согласен быть арестованным, но просит, чтобы ученикам позволили уйти свободно.

И тут Симон-Петр, всегда импульсивный, вынимает из ножен свой меч и ранит лезвием ухо одного из слуг первосвященника. Иоанн, знавший всех, кто служил у первосвященников, называет имя раненого — Малх и уточняет, что рана была на правом ухе. Иисус делает Петру строгое замечание: «Вложи меч в ножны: неужели Мне не пить чаши, которую дал Мне Отец?» Он, разумеется, говорит о чаше с горьким питьем, упомянутой в Ветхом Завете, — чаше последних испытаний. Иисус хочет до конца остаться верным своему предназначению. В Царство Небесное не входят с помощью насилия! У Матфея тональность слов Иисуса та же: пусть Петр вложит меч в ножны, потому что все взявшие меч погибнут от меча. «Или думаешь, Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов ангелов?» {644} В Горнице апостолы уже не поняли Иисуса, когда он сказал им о необходимости быть готовыми: они подумали, что им достаточно иметь оружие и применять его.