Ха Чанг - Злые самаритяне. Миф о свободной торговле и секретная история капитализма

Я, если речь идет о конкуренции между игроками неравного класса. Все мы должны отринуть его, если хотим создать международную систему, которая идет на пользу экономическому развитию. Ровное игровое поле как раз ведет к несправедливой конкуренции, когда игроки неравны . Если одна команда — это национальная мужская сборная Бразилии по футболу, а другая — подруги моей одиннадцатилетней дочери Юны, справедливо будет позволить девочкам атаковать под горку. В этом случае именно наклонное, а не ровное игровое поле — это способ обеспечить справедливую конкуренцию.

Мы не видим примеров использования наклонного игрового поля только потому, что национальная сборная Бразилии никогда не играет против одиннадцатилетних девочек, а не потому, что эта идея неверна сама по себе. На самом деле в большинстве видов спорта игрокам разного класса просто не дают состязаться друг с другом даже на наклонном поле по той очевидной причине, что это несправедливо.

В футболе и большинстве других видов спорта есть возрастные категории и половое разграничение, в то время как в боксе, борьбе, тяжелой атлетике и многих других видах существуют весовые категории: тяжеловес Мохаммед Али никогда бы не смог встретиться с легендарным панамцем Роберто Дюраном, четырехкратным чемпионом мира в легком весе. И при этом разделение между весовыми категориями очень тонкое. Например, в легких весах в боксе разница может составлять буквально 2–3 фунта (килограмм-полтора). Как же так получается, что мы считаем несправедливым боксерский поединок между людьми, разница в весе между которыми составляет больше двух килограмм, однако соглашаемся с тем, что США и Гондурас должны конкурировать на равных? В гольфе, например, открыто принята система «гандикапов», которая дает пре­имущество менее классным спортсменам.

Глобальная экономическая конкуренция — это игра неравных соперников. Она происходит между странами, которые варьируют, как любят говорить специалисты по экономическому развитию, от Швейцарии до Свазиленда. Поэтому справедливо будет «наклонить игровое поле» в пользу более слабых. На практике это значит разрешить протекционизм и субсидирование их производителей и наложение более строгих ограничений на зарубежные инвестиции [37]. Этим странам также следует разрешить менее строго защищать права на интеллектуальную собственность, чтобы они могли активнее «заимствовать» идеи у более передовых. Богатые государства могут оказать им помощь, передавая на выгодных условиях свои технологии; это дополнительно поможет бороться с глобальным потеплением, поскольку новейшие технологии, как правило, обладают большей энергетической эффективностью {345} .

Страны — злые самаритяне могут начать протестовать, говоря, что все это отдает «особым отношением». Но это отношение подразумевает, что человек, который пользуется им, получает несправедливое преимущество. Однако вряд ли можно утверждать, что кресельные подъемники для колясочников или текст Брайля для слепых — это «особое отношение». Точно так же нельзя называть так более высокие пошлины и иные виды протекционизма, разрешаемые развивающимся странам. Это просто другое (и справедливое) отношение к странам с иными возможностями и потребностями.

И последнее: наклон игрового поля в пользу развивающихся стран — это уже не только вопрос справедливого отношения. Это предоставление возможностей развить свой потенциал за счет краткосрочных выгод. Действительно, если разрешить бедным нарастить потенциал, это приблизит тот день, когда разница между игроками станет настолько мала, что необходимости прибегать к наклону игрового поля больше не будет.

Допустим, я прав и следует наклонить игровое поле в пользу развивающихся стран. Читатель может спросить: каковы шансы, что злые самаритяне примут мое предложение и изменят свои методы?

Кажется бессмысленным пытаться обратить в свою веру тех, кто действует из чисто корыстных побуждений. Однако можно воззвать к разуму «просвещенных стяжателей». Поскольку неолиберальные меры приводят к более медленному росту развивающихся стран, то в долгосрочной перспективе для самих же злых самаритян будет лучше, если они позволят бедным государствам взять на вооружение другие методы, которые обеспе­чат более быстрый рост. Если доход на душу населения растет всего на 1% в год, как это происходит в Латинской Америке в течение 20 лет неолиберализма, он удвоится лишь спустя семьдесят лет. Но если он растет на 3%, как это было в период импортозаместительной индустриализации, доход за тот же период вырастет в восемь раз, так что богатые получат выход на гораздо более масштабный рынок. Поэтому даже самые эго­истичные злые самаритяне должны признать, что в их же долгосрочных интересах будет согласиться на «еретические» методы, которые вызовут более активный рост.

Гораздо труднее убедить идеологов, тех, кто верит в сами методы злых самаритян, потому что считает их верными, а не потому, что получает от этого личную выгоду. Как я уже сказал, сознание собственной правоты часто оборачивается б о льшим упрямством, чем обычный эгоизм. Но даже здесь остается надежда. Известно, как однажды Джона Мейнарда Кейнса обвинили в непоследовательности, на что он ответил: «Когда меняются факты, я меняю свою точку зрения — а вы, сэр?» Многие из этих идеологов (к сожалению, не все) подобны Кейнсу. Они могут менять (и меняют) свою точку зрения, если сталкиваются с новым оборотом дела в реальном мире и новыми аргументами, если те достаточно убедительны, чтобы заставить их отказаться от прежнего мировоззрения. Хороший пример — гарвардский экономист Мартин Фельдстейн. В свое время он был идеологом неолиберальной политики Рейгана, но после того, как разразился азиатский кризис, его критика МВФ (приведенная в главе 1) оказалась более острой, чем у некоторых «левых» комментаторов.

Настоящую надежду нам должно давать то, что большинство злых самаритян не являются ни алчными, ни предубежденными людьми. Большинство, в том числе и я, поступают плохо не потому , что получают от этого существенную материальную выгоду или верят в необходимость такого поступка, а просто потому, что так проще. Многие отстаивают неправильные методы, поскольку быть конформистом легче. Зачем искать «неудобные истины», когда можно просто принять на веру то, что говорится большинством политиков и журналистов? Зачем утруждать себя и пытаться выяснить, что действительно происходит в бедных странах, если проще обвинить их жителей в коррупции, лени или расточительности? Зачем всматриваться в историю собственной страны, если официальная версия гласит, что она всегда была оплотом всех добродетелей? Свободная торговля, творческий дух, демократия, благоразумие — нужное подчеркнуть.