Ха Чанг - Злые самаритяне. Миф о свободной торговле и секретная история капитализма

Недавно БМР предложил еще более «благоразумную» систему — БМР II, при которой ссуды оцениваются по степени риска. Например, более рискованные ссуды (корпоративные займы) должны подкрепляться более крупным собственным капиталом, чем более безопасные (например, ипотечные кредиты). Это особенно плохая новость для развивающихся стран, фирмы которых имеют низкий кредитный рейтинг, поскольку это значит, что у банков будет дополнительный стимул сократить кредитование компаний из развивающихся стран.

Коррумпированность их была такова, что даже само определение коррупции было далеко от того, что используется в наши дни. Когда в 1730 году Роберта Уолпола в Парламенте обвинили в коррупции, он без зазрения совести признался, что очень богат, и спросил: «Что другого можно было бы ожидать от человека, который уже почти 20 лет занимает самые привлекательные должности? Разве это преступление — наживать богатства на высоком посту?» Он перешел в контратаку на своих обвинителей и поинтересовался: «Разве не большее преступление — нажить такое же богатство на малозначительном посту?» См. Nield (2002), Public Corruption — The Dark Side of Social Evolution (Anthem Press, London), p. 62.

Этот индекс, конечно, стоит рассматривать с определенной долей скептицизма. Как и показывает его название, он измеряет только «восприятие» коррупции техническими специалистами и бизнесменами, обладающими своими предубеждениями и ограниченными познаниями. Проблему такой субъективной оценки хорошо иллюстрирует то, что восприятие коррупции в азиатских странах, затронутых финансовым кризисом 1997 года, внезапно резко выросло, хотя в предшествовавшее десятилетие неуклонно падало (см. H-J. Chang [2000], ‘The Hazard of Moral Hazard — Untangling the Asian Crisis’, World Development , vol. 28, no 4). Кроме того, в разных странах под коррупцией понимаются различные вещи, что тоже влияет на восприятие экспертов. Например, во многих странах распределение должностей в зависимости от лояльности к правящей партии, как бывает в США, было бы сочтено признаком коррупции, но в самих Штатах так не считают. Если же рассматривать коррупцию в соответствии с финским определением, например, то США сильно потеряли бы в рейтинге (в котором занимают 17-ю строчку). Кроме того, во многих случаях коррупция в развивающихся странах связана с тем, что фирмы (а иногда даже правительства) из богатых государств дают взятки, а в восприятии коррупции самих этих богатых государств такое не отражено. Поэтому богатые страны, если включить в расчет их зарубежную деятельность, могут оказаться более коррумпированными, чем кажется. Индекс можно скачать по адресу: http://www.transpa­rency.org/­content/­download/­1516/­7919.

Заметное повышение уровня коррупции в посттэтчеровской Британии — стране-первопроходце в области «нового государственного управления» — поучительный урок сторонникам анти­коррупционных кампаний на основе рыночных сил. Комментируя его, Роберт Нилд, бывший профессор экономики из Кембриджа, член знаменитого Фултонского комитета по реформированию государственной службы 1968 года, сетует: «Не припомню другого случая, когда современная демократия систематически разрушала бы систему, при которой появились и существовали эффективные государственные услуги». См. Nield (2002), Public Corruption (Anthem Press, London), p. 198.

Все это, конечно, не отменяет того, что определенный уровень деполитизации в деле распределения ресурсов может оказаться необходимым. Во-первых, если распределение ресурсов не воспринимается членами общества как хоть в какой-то степени «объективное», это угрожает самой политической легитимности экономической системы. Более того, если любое решение на эту тему потенциально может быть оспорено, это повлечет за собой высокие расходы на урегулирование конфликта. Так и произошло в бывших коммунистических странах. Но все это далеко не то же самое, что безоговорочные утверждения неолибералов о том, что ни один рынок не может быть подвергнут никакому политическому вмешательству, потому что на самом деле от политики не свободен ни один рынок.

Конфуцианство названо в честь Конфуция. Это латинизированное имя великого китайского политического философа Кун-цзы, который жил в VI веке до н. э. Конфуцианство — не религия , в нем нет ни богов, ни ада, ни рая. Это учение в основном о политике и этике, затрагивающее также организацию семейной жизни, общественных церемоний и этикета. Хотя у конфуцианства были свои взлеты и падения, оно остается основой китайской культуры с тех пор, как стало официальной идеологией в эпоху династии Хань (206 год до н. э. — 220 год н. э.). В следующие несколько веков конфуцианство распространилось в другие страны Восточной Азии: Корею, Японию и Вьетнам.

Конечно, в результате экономической стагнации культура может измениться и к худшему (по крайней мере, с точки зрения экономического развития). Исламский мир прежде был рациональным и толерантным, но после нескольких веков экономической стагнации многие мусульманские страны стали ультрарелигиозными и нетерпимыми. Эти «отрицательные» элементы усилились из-за экономического спада и отсутствия перспектив на будущее. То, что такие формы поведения не являются внутренне присущими мусульманской культуре проявлениями, доказывается рацио­нальностью и толерантностью, которые преобладали во многих исламских империях прошлого. Подтверждают это и современные примеры. Например, в Малайзии экономическое процветание вернуло исламу толерантность и рационализм, что доказывает наличие множества женщин в числе сотрудников центробанка этой страны (об этом я уже писал).

В некоторых определениях в понятие промышленности включаются такие виды деятельности, как добыча полезных ископаемых или производство и сбыт электричества и газа.

Довольно много развивающихся стран предпочли не пользоваться этими методами. Некоторые неолиберальные экономисты воспользовались этим для «доказательства» того, что бедные страны не нуждаются в свободе принятия решений, то есть правила ВТО не ограничивают выбор. Однако то, что может выглядеть как добровольный выбор, скорее всего, стало результатом предыдущих условий, на которых поступала иностранная помощь от богатых стран и в рамках программ МВФ и Всемирного банка, а также следствием страха перед будущим наказанием со стороны инвесторов. Но даже если игнорировать эту проблему, нельзя позволить богатым делать выбор от имени стран развивающихся. Забавно, как сторонники свободного рынка, которые так много разглагольствуют о важности выбора и автономии, тут же пренебрегают этим, когда дело касается развивающихся стран.