Леонид Васильев - Проблемы генезиса китайского государства

Видимо, второе обращение имело больший успех. Во всяком случае народ последовал за Пань Гэном и прибыл на новые места, где всем были выделены земли для поселений и быд заложен новый столичный центр. После этого ван еще раз сурово предупредил руководителей, чтобы они должным образом управляли народом и всячески почитали лично его, который с помощью первопредка Шанди намерен привести в порядок свой дом и свое государство («О вы все, бан-бо (управители государства.— Л. В.), ши-чжан (старшие.— Л. В.), байчжи шичжи- жэнь (и администраторы-чиновники.— Л. В.), встанете ли вы на путь добродетельного, управления!?» [333, т. 3, с. 320]). В заключение Пань Гэн снова сурово предупредил своих слушателей против стяжательства («Не Привязывайтесь к богатствам и ценностям, заботьтесь о создании должных условий жизни» [333, т. 3, с. 321]), выступил за добродетель и единодушие.

Разумеется, в тексте столь же много чжоуской дидактики и этического детерминизма, как и в других главах «Шу цзин». Немало здесь и анахронизмов, в частности, в употреблении терминов. Тем не менее текст весьма показателен. Перед нами сравнительно развитая, хорошо знакомая с надобщинным лидерством, стратификацией и разделением труда политическая структура типа протогосударства-чифдом. Власть правителя высока, престиж его велик, того и другого оказалось достаточным, чтобы поднять целый народ с насиженного места и направить — явно вопреки его желанию — на новые места. Несомненны сакральное возвеличение и обожествленная легитимация власти правителя: он то и дело ссылается на волю Неба, первопредка Шанди и собственных предков, чьи явно осененные благодатью души способны оказать воздействие на предков его народа в нужном для него направлении. Однако ван далеко еще не всесилен. Он просит, уговаривает, урезонивает, снова упрашивает, пытается пригрозить.

Видимо, немалой властью пользуется его окружение, в состав которого входят — если иметь в виду не букву чжоуских терминов, а суть, выражаемую в принятой чжоусцами терминологии,— управители центрального аппарата (бан-бо), старшины подразделений шанской этнической общности (ши-чжан), чиновники среднего и низшего рангов (байчжи шичжижэнь). Это окружение почитает, конечно, обожествленного (или во всяком случае имеющего немалую сакральную силу) вождя, но еще весьма далеко от того, чтобы быть автоматическим исполнителем его воли. Оно всеми нитями связано с управляемым им коллективом и выражает его интересы в не меньшей степени, чем следует приказу сверху, как то характерно для любого общества аналогичного типа.

Наконец, в структуре в целом уже весьма заметно не только социальное, но и выступающее в качестве его функции имущественное неравенство. Влиятельные верхи накапливают в своих руках ценности, что рождает среди них опасный вирус стяжательства. Обеспокоенный ван дважды возвращается к этому вопросу, стремясь устыдить и урезонить своих помощников, воззвать к их долгу и совести. Подобная позиция понятна. Для правителей любой акцент в сторону частного накопительства представлял собой угрозу структуре в целом. Трудно сказать, насколько такая угроза была ощутима во времена Пань Гэна. Не исключено, что акцент на ней был сделан чжоускимн авторами главы в середине I тысячелетия до н. э., когда проблема частного стяжательства стояла уже очень остро. Но вполне возможно, что в каком-то виде, пусть много более слабо, чем тысячелетие спустя, подобный вопрос беспокоил уже Пань Гэна. В таком предположении нет ничего невероятного, особенно если учесть ту роскошь и то обилие драгоценностей, которыми поражают авуары аньянского городища и гробниц-мавзолеев шанских ванов.

Остается не вполне ясным одно немаловажное обстоятельство: насколько многочисленным был шанский этнос при его последнем переселении и составлял ли он при этом единую, пусть крупную, но простую политическую общность или уже распадался на несколько политических структур типа простых чифдом, которые соединялись в вассально-пирамидальную структуру сложного чифдом? Для развитого шанского общества времен У Дина второй вариант был фактом. Но было ли так уже при Пань Гэне?

Из некоторых деталей описания в «Пань Гэн» можно заключить, что в период, непосредственно предшествовавший возникновению аньянского городища, шанцы являли собой еще единую в структурном плане общность. Народ был, по описанию, достаточно велик, но его все-таки можно было собрать воедино, с тем чтобы правитель обратился ко всем с речью. Народ был достаточно компактно размещен, чтобы его можно было сравнительно легко и быстро собрать и переселить, а также заметить, все ли принимают в этом участие. Наконец, общность была достаточно едина для того, чтобы не расколоться при переселении на части, ряд которых в ином случае вполне мог бы остаться там, откуда они не хотели уходить. Все приведенные соображения дают основание полагать, что при Пань Гэне численность иньцев была умеренной (порядка, скажем, нескольких тысяч, от силы одного-двух десятков тысяч человек), а занятая ими на новом месте территория соответственно весьма скромной (порядка нескольких десятков километров в радиусе от центра). Эти размеры в общем и целом соответствуют крупному, но структурно простому чифдом.

Чем кончались подобные описанному в главе «Пань Гэн» перемещения, сколь долго тянулись они и какие приключения выпадали при этом на долю мигрантов — неизвестно. Впрочем, неясным остается и многое другое, включая вопрос о том, как новопоселенцы приобретали те из важных элементов их культуры, которые никак не могут считаться достижением спонтанной эволюции, как, например, упоминавшиеся уже боевые колесницы, бывшие отнюдь не случайно периферийным, но едва ли не основным и структурообразующим элементом того этноса, который осел в Аньяне: ведь боевая колесница была символом и реальной силой шанской аристократии, с ее помощью навязавшей свою власть чуть ли не всей окружающей ее территории бассейна Хуанхэ. Но, как бы то ни было, факт остается фактом: в конце XIII в. до н. э. (по весьма завышенным подсчетам — в начале этого века [40]) в районе современного Аньяна осела достаточно крупная и развитая этнокультурная общность шанцев. И с этого момента начался новый этап в развитии древнего Китая.

Переселение шанцев в район Аньяна привело к превращению его в центр процесса урбанизации, основной очаг древнекитайской цивилизации. Эта часть бассейна Хуанхэ была освоена земледельцами задолго до прихода туда шанцев. На территории сяотуньского поселения археологи обнаружили следы луншаноидной культуры и даже ранний «додинастический», т. е. датируемый временем до Пань Гэна, слой бронзового века (см. [196, с. 40—46; 197, с. 104; 99, с. 76—86]). Другими словами, район издавна был обитаем. Не исключено, что он назывался Инь, как о том свидетельствуют данные «Чжушу цзи- нянь» и как это склонны считать современные исследователи [99, с. 69; 197, с. 173, 262, карта 65]. Иначе просто невозможно объяснить тот факт, что после перемещения на новое местожительство шанцы стали именоваться окружавшими их народами по-новому (иньцы) [41]хотя сами себя они продолжали именовать по-прежнему. Как бы то ни было, с момента переселения в Аньян мы имеем дело уже с общностью Шан-Инь, причем наименования «Инь», «иньцы» становятся — во всяком случае в последующей историографической традиции — наиболее обычными, заметно вытесняя прежние («Шан», «шанцы»).