Джоэль Кармайкл - Троцкий

«Рабочая оппозиция» внутри партии придерживалась противоположного взгляда: сами профсоюзы должны управлять национальной экономикой.

Когда Троцкий на десятом съезде партии назвал нелогичным предложение о посредничестве профсоюзов между рабочими и рабочим государством, рабочая оппозиция в ответ обвинила государство в том, что оно является разновидностью нового эксплуататорского класса.

Рабочая оппозиция искренне верила в идеальное государство, к которому якобы должна была привести революция. Она настаивала на немедленном выполнении всех требований рабочих: полное равенство заработной платы, бесплатное предоставление бесчисленных социальных услуг (бесплатное питание, одежда, жилье, лекарства, проезд и образование).

Конфликт этих двух принципов, а точнее — двух подходов к одному и тому же принципу, достиг высшей точки на десятом съезде в марте 1921 года. Вот что говорит об этом Троцкий:

«Рабочая оппозиция выступила с опасными лозунгами, фетишизирующими демократические принципы. Она ставила право голоса рабочих выше прав партии, как будто партия не имеет права защищать свою диктатуру, даже если эта диктатура иногда приходит в противоречие с сиюминутными стремлениями рабочей демократии. Нам необходимо сознание исконно принадлежащего партии революционного исторического права отстаивать свою диктатуру вопреки временным колебаниям элементарных инстинктов масс, вопреки временным колебаниям даже в рабочей среде».

Здесь словечко «даже» выразительно завершает концепцию обожествления партии, как инструмента исторических преобразований любой ценой.

Высказавшись столь откровенно, хотя и в высшей степени иносказательно, Троцкий тем самым открыто признал наличие раскола между партией и народом и даже подводил под этот раскол принципиальную базу. Грубо говоря, он весьма неосторожно выболтал истину. Между этими крайними полюсами — Троцким и рабочей оппозицией — располагалась основная масса, руководимая Лениным, которая стремилась перебросить мост над зияющей пропастью, отделявшей реальную ситуацию от идеалистических лозунгов власти. Ленин полагал, что ввиду принципиальной неустойчивости ситуации, которая, по его мнению, непрерывно менялась, — было бы глупо так однозначно все конкретизировать. Было совершенно очевидно, что партия обязана подавлять сопротивление, откуда бы оно ни исходило, но зачем превращать это в вопрос теории?

На десятом съезде точка зрения Троцкого, открыто провозглашавшая монолитную, ничем не замаскированную диктатуру, была отвергнута в пользу более мягкой — или, может быть, более лицемерной — ленинской формулировки.

Во время десятого съезда внезапно вспыхнул мятеж на военно-морской базе в Кронштадте, которая в дни революции была одной из самых надежных опор Троцкого. Бурные митинги моряков потребовали изменить политику в отношении крестьянства и, что было вовсе неприемлемо для большевиков, — в отношении прав рабочих; кроме того, они потребовали свободных выборов в Советы.

Большевики реагировали без промедления: они объявили кронштадтских моряков контрреволюционерами, действующими по указке белого генерала. Поскольку значительная часть страны еще была охвачена брожением, мятеж представлял собой очевидную угрозу. В то время в Поволжье, где крестьяне умирали с голоду, шли мятежи под лозунгом новой революции. Тухачевский во главе 27 стрелковых дивизий был послан на подавление этих мятежей.

Троцкий бросился в Кронштадт; 5 марта он предъявил мятежникам ультиматум: «Только те, кто сдастся безоговорочно, могут рассчитывать на милосердие республики Советов. Одновременно… я отдаю приказ подавить мятеж силой оружия… Это последнее предупреждение».

Сражение было более кровопролитным, чем все бывшие доселе жестокие сражения гражданской войны. Большевики, понеся большие потери, пришли в ярость: 17 марта, когда они, наконец, ворвались в крепость, вскарабкавшись на ее стены после изнурительного ночного перехода по льду Финского залива, они вырезали всех ее защитников.

Через несколько недель Троцкий принимал парад победы; теперь он мог позволить себе назвать зверски уничтоженных моряков «товарищами» и сочувственно отозваться о чистоте их мотивов.

Именно Кронштадт — эта комбинация кровавой бойни и официальной лжи — узаконил тоталитаризм еще до того, как само это слово вошло в обиход.

Кронштадтская бойня была ярким примером того противоречия, которое встало перед Троцким со времени Октябрьского переворота, точнее — с момента окончания гражданской войны, когда он, прикрываясь именем революции, мог еще позволить себе действовать без колебаний. К этому противоречию его привела необходимость действовать вопреки глубокому внутреннему убеждению, что в такой стране, как Россия, социализм попросту невозможен. Возлагая надежды на неминуемость следующей (и более успешной фазы) революции в какой-нибудь промышленно развитой стране, он должен был тем временем решать практические проблемы, стоявшие перед большевистской партией в России.

Когда десятый съезд в самый момент подавления кронштадтского мятежа отменил, наконец, военный коммунизм, Ленин вдруг взял на вооружение разработанную Троцким более года назад идею о возвращении к свободному рынку, названную новой экономической политикой (нэп). Экономика страны была либерализована именно тем путем, который предлагал Троцкий, но без всякой ссылки на него.

Противоречия большевистской программы вообще нельзя было разрешить до возникновения идеальных условий государства изобилия. Троцкий предвосхитил и создание тоталитарного государства, и переход к смешанной экономике. И то, и другое — в отчаянном стремлении приспособить идеологию к существующей реальности. В эти первые послевоенные годы, когда будущее большевиков, а с ними и всей России висело на волоске, он мужественно пытался найти выход из возникшего тупика. Когда казалось, что выход состоит в усилении принуждения, он ухватился за мысль о безжалостной дисциплине труда. Затем он бросился в другую крайность. В то время как Ленин и другие большевики все еще носились с инфантильными иллюзиями военного коммунизма, здравый смысл Троцкого, направляемый его способностью к далеким и резким обобщениям, привел его к наброску протонэпа.

Большевики, все еще прятавшиеся за иллюзорным авторитетом советской власти, до сих пор не преследовали своих товарищей-социалистов (за исключением особых случаев). Теперь, с восстановлением нормальной экономики, можно было ожидать, что их противники попытаются усилить свое сопротивление. Действительно, Кронштадтский мятеж встретил сочувствие все еще существовавших оппозиционных групп. Возрожденная буржуазия, которая вполне могла возникнуть при нэпе, плюс интеллигенция и бесчисленные массы крестьянства, конечно же, могли, объединившись, радикально изменить соотношение сил в стране не в пользу большевиков. Возможность появления той или иной антибольшевистской силы кошмаром нависала над большевиками.