Джоэль Кармайкл - Троцкий

Советское руководство отнеслось к победе Гитлера с поразительным легкомыслием. Поскольку число голосов, поданных на тех же выборах за германскую коммунистическую партию, тоже увеличилось — с трех до четырех с половиной миллионов, — коммунисты предпочли объявить результаты выборов своей выдающейся победой и продолжать выработанный к тому времени Третьим Интернационалом курс на отказ от всякого сотрудничества с социал-демократией; социал-демократы, в свою очередь, упрямо отказывались принимать Гитлера всерьез.

Троцкий, который поначалу относился к Гитлеру, как и к любому иному проявлению иррационализма, с изрядной долей презрения, вскоре, однако, пришел к глубокому пониманию той опасности, которую представлял собой Гитлер как стратег, трибун и организатор. В отличие от жесткой сталинской диктатуры обстановка в Германии была весьма подвижной. Троцкий видел, как умело маневрирует Гитлер в этой обстановке, соревнуясь с различными соперниками в борьбе за влияние на массы. Заинтересованность и проницательность помогли Троцкому: задолго до других, тем более до советских аналитиков, он дал глубокий анализ немецкой политической ситуации.

Он, несомненно, сознавал, в чем состоит привлекательность Гитлера для широких масс. Его апокалиптические пророчества о новом обществе одинаково воспламеняли и молодежь, и старшее поколение, разочарованное гнетущим зрелищем парламентарной болтовни и всеобщей коррупции. Решающим фактором Троцкий считал тактику немецких коммунистов.

Троцкий твердил, что, не различая между буржуазной демократией и фашизмом, руководители рабочего класса совершают роковую ошибку; как «последовательный марксист», он тоже вынужден был заявить, что и то, и другое суть «формы власти капиталистов», но нельзя было отрицать, что различие между ними имеет решающее значение. Троцкий четко обрисовал картину уничтожения нацистами всех форм независимости рабочего класса — профсоюзов, партий, печати, всего. Именно поэтому, говорил он, рабочие обязаны бороться, защищая эти «островки пролетарской демократии» от наступления гитлеровцев.

Предостережения Троцкого были своевременны и убедительны.

Они никого не убедили.

И левые, и правые поносили его, как злобного маньяка. Коммунистическая печать в Германии и в СССР называла его паникером, авантюристом, пособником контрреволюции и тому подобное. Его пророчества — на сей раз оказавшиеся верными, — снискали ему одни лишь насмешки. Его призывы были обращены к глухим. Его собственная группа, крайне малочисленная, была беспомощной сектой. Огромные организации рабочего класса — социал-демократическая и коммунистическая партии с их 13-ю миллионами голосов, бесчисленными профсоюзами и газетами, подлинное «общество в обществе», попросту не реагировали на его предостережения.

Увы, последние обращения Троцкого, написанные через неделю после прихода Гитлера к власти, еще находились в типографии, когда Гитлер начал окончательную расправу с организациями немецкого рабочего класса.

Поражение крупнейшего рабочего движения в мире было настоящей катастрофой. Этот провал Коминтерна напомнил Троцкому неспособность Второго Интернационала остановить первую мировую войну — то, что привело к возникновению самого Коминтерна. Но было и различие в этих двух «предательствах», которое выставляло Коминтерн в еще худшем свете, чем Второй Интернационал. Поражение Коминтерна и немецкой компартии было явным следствием окостенения коммунистической верхушки в СССР и в Германии. Окостенение это было чем-то более страшным, чем измена марксизму, — оно внушало сомнения в справедливости самого марксизма. Идейное наследие немецкого рабочего класса испарилось буквально за одну ночь — с молчаливого согласия многочисленных, отлично подготовленных, хорошо вооруженных лидеров немецкой компартии и Коминтерна. Они не только не попытались бороться, но — что было с точки зрения Троцкого еще хуже, — даже не выразили возмущения.

Несомненно, Троцкий мог надеяться, что уж теперь к нему прислушаются. Его журналистские выступления могли повлиять хотя бы на образованную, независимо мыслящую элиту рабочего класса.

Увы, было наивным ожидать, что окостеневший Третий Интернационал признает свою ошибку. Система, которую вот уже несколько лет создавал Сталин, покоилась как раз на принципе его непогрешимости: почти божественные почести «гениальному Сталину» составляли фундамент ортодоксальной советской идеологии.

На первом же совещании Исполкома Коминтерна, состоявшемся после победы Гитлера, действия немецкой компартии были признаны достойными всяческой похвалы — словно победа Гитлера не имела ни малейшего значения; вопрос же о пересмотре политической линии не был даже упомянут. Более того, Исполком решительно запретил даже дискутировать по этому вопросу — и ни один из его членов не попытался возразить…

Троцкий был ошеломлен: хотя он давно уже считал Коминтерн живым трупом, он еще верил в жизнеспособность отдельных компартий. Теперь он вынужден был заявить: «Организация, которую не разбудил даже громовой удар фашизма, умерла и больше не воскреснет».

У него буквально опускались руки: все попытки оживить коммунистическое движение изнутри казались безнадежными. Приходилось думать о разрыве с Третьим Интернационалом.

Он оттягивал решение, как только мог. В июне 1933 года он почувствовал, что окончательно загнан в угол; он начал сколачивать новый — Четвертый — Интернационал.

Несмотря на все свои яростные нападки на сталинскую бюрократию, Троцкий по-прежнему считал ее «злокачественным наростом на теле рабочего класса, а не новым правящим классом». Главной причиной его раздражения был тот факт, что провалы только укрепляли культ Сталина, хотя бы потому, что его аппарат террора успешней всех удач маскировал эти чудовищные провалы. Поражение в Германии, где могущественную страну возглавил фанатичный враг Советского Союза, еще более укрепило положение Сталина — теперь в нем нуждались отчаянней, чем прежде. В результате победы Гитлера число сторонников Сталина, пусть и не всегда поклонников его культа, возросло. Либералы всегда были податливы к советской пропаганде, а со времени гитлеровского триумфа Советский Союз стал единственной надеждой многих тысяч доброжелателей, число которых только увеличилось, когда Сталин, в качестве запоздалого ответа гитлеризму, выдвинул идею Народного фронта (означавшую отказ от прежней тактики бойкота социал-демократии).

Троцкий пожинал то, что вынужден был сеять и сеял с искренним энтузиазмом с момента своего присоединения к большевикам. Признав Ленина, признав партию «единственным инструментом истории», он сам себя загнал в безвыходную ловушку. Теперь он оказался в положении, в котором ему суждено было оставаться до конца дней: его сметали в сторону могущественные силы, с которыми не шли в сравнение ни его личное влияние, ни его способности к анализу событий.