Елена Стасова - Страницы жизни и борьбы

В Петербурге приемом делегатов, съезжавшихся с разных концов России, ведала Надежда Константиновна Крупская. В Гельсингфорсе принимала их я, а тех, которые ехали в Або, принимал Валериан Иванович Богомолов («Черт»). Иногда мы с ним менялись местами, т. е. он приезжал в Гельсингфорс, а я в Або. Когда же нужно было переправить сразу большое количество делегатов, мы приезжали в Ганге. Так, например, однажды мы с «Чертом» узнали, что скапливается сразу большое количество делегатов. На «Борэ» они были бы очень заметны. На этом пароходе мы переправляли по 2–3 делегата, не больше. Пришлось нам большую группу переправить через Ганге под видом экскурсии учителей. Каждый делегат получил при этом задание — обзавестись соответствующей одеждой, т. е. костюмом — тройкой, чтобы не вызывать никаких подозрений.

На обратном пути дело обстояло так: Л. М. Книпович давала делегату денег и явку либо до Ганге, либо до Мариенгамна на Аландских островах, либо до Або. Приехав в Мариенгамн, товарищи задерживались там на 3 дня, если мне не изменяет память, потому что пароход в Мариенгамн приходил и отходил один раз в 3 дня. Это нас устраивало: важно было разрядить их приезд в Россию. Из Ганге, Або и Мариенгамна они получали деньги и явки в Гельсингфорс, а там явку и деньги только до Выборга. Все это делалось с той же целью избежать одновременного приезда в Петербург. Из Выборга они ехали с пригородными (дачными) поездами и прибывали в Питер в одиночку. Благодаря этой системе возвращения в Петербург царская полиция, хотя она, конечно, узнала о съезде в Стокгольме, не задержала ни одного делегата, и все они благополучно вернулись в свои организации и смогли доложить пославшим их о работе и решениях съезда.

На обратном пути из Стокгольма Владимир Ильич остановился в Ганге и там писал свою статью о кадетах. Один из грузин рассказал мне очень много интересного о тифлисских кадетах. Выслушав его, я подумала, что Владимиру Ильичу пригодится этот материал для статьи, и направила этого товарища к Ленину, не сказав, к кому я его направляю. Через некоторое время он приходит ко мне и говорит:

— Что ты наделала!

— А в чем дело?

— Знаешь, я пришел к товарищу, — он стал так на меня смотреть, что мне стало страшно!

И жестом он показал, как Владимир Ильич прищурил левый глаз, а правым стал смотреть через растопыренные пальцы. Действительно, у Владимира Ильича была такая манера. Только во время последней его болезни было установлено, что у Владимира Ильича один глаз близорукий, другой — дальнозоркий, и, прищуривая один глаз и ставя перед другим глазом растопыренные пальцы, он как бы корректировал свое зрение. А так как взгляд у него был действительно очень острый, казалось, что он вас пронизывает насквозь. Пришедший к Ленину смутился, но потом со свойственной ему горячностью увлекся и рассказал все Владимиру Ильичу. На его упрек, почему я не сказала, что посылаю его к Ленину, я ответила:

— Зачем было говорить тебе? Узнав, что я посылаю тебя к Ленину, ты стал бы сочинять свой доклад, вместо того, чтобы все рассказать ему просто и ясно, как мне рассказывал.

Первая легальная маевка в моей жизни была в Гельсингфорсе. Финская социал-демократия существовала легально. Секретарем организации и редактором газеты «Tyomyes» был тогда т. Сирола.

Шли мы на маевку вместе с финским товарищем, впервые пошедшим на демонстрацию, — Вальтером Ивановичем Шеберг. Демонстрация направилась в Доюргорден (что соответствует берлинскому Тиргартену; никаких зверей в этом парке, как и в берлинском, нет). Это был излюбленный парк, куда собирались жители Хельсинки погулять. Демонстрация прошла с огромным подъемом и организованностью. В ней принимали участие и «активисты» и финская Красная гвардия во главе с капитаном Куком. В Финляндии еще не сошла волна подъема после 1905 года. Революционные традиции по существу только еще воспринимались от нас, большевиков, финскими руководителями.

После демонстрации пели революционные песни, а потом, разбившись на группы, разбрелись по парку, делились воспоминаниями, говорили о недавнем убийстве Гапона, о всей гапоновщине и т. д.

По окончании съезда я передала работу по переправе «Черту», а сама вернулась в Питер и вплоть до ареста 7 июля 1906 г. была секретарем Петербургского комитета вместе с Раисой Аркадьевной Карфункель (от меньшевиков). После Объединительного съезда Петербургский комитет был объединен.

Весной 1906 г. партия проводила кампанию по выборам в первую Государственную думу. По сути дела большевики проводили бойкот Думы. В числе докладчиков был в моем распоряжении Владимир Ильич. Карфункель часто мне говорила: «Какая ты счастливая, что у тебя есть такой оратор, как Владимир Ильич. У меня такого оратора нет».

Когда я вызывала Владимира Ильича на явку, чтобы послать его на собрание, он всегда точно являлся, а после выступления всегда приходил на явку и докладывал — сколько человек было на собрании, какие вопросы были заданы и какие недостатки он заметил в организации, где выступал.

Этим же летом Петербургский комитет проводил конференцию, заседания которой проходили сперва на Загородном проспекте, в помещении Союза инженеров-путейцев, потом в Териоках (ныне Зеленогорск). Последнее заседание должно было состояться на Английском проспекте, насколько помню, в помещении Союза горных инженеров. Это заседание не состоялось, так как не собрался кворум. Я и Карфункель, как секретари ПК, уходили последними. С нами оставался П. А. Красиков. Вышли мы из помещения и видим, что готовится облава. Перед нами была масса городовых и жандармов. Мы сразу разделились, как бы не имея никакой причастности друг к другу. Однако нас всех троих задержали и отвели в участок, а потом я попала в тюрьму Литовского замка.

Была с нами одна эсерка (имя ее забыла), которая болела, но ее никак не хотели поместить в больницу: Мы пользовались общей прогулкой в саду тюрьмы. Вот мы и решили устроить забастовку — не уходить с прогулки, пока нам не дадут обещания поместить товарища в больницу. Началась беготня начальства, уговоры, но все тщетно. Мы требовали, чтобы пришел прокурор. Наконец, он явился — и наше требование было удовлетворено.

Во время моего пребывания в Литовском замке меня навещал и приносил передачу лакей, служивший у моих родителей, Роман Васильевич Смирнов. Он очень меня любил и несколько раз выручал. Находя запрятанные мною листовки, он приносил их мне. Его потомки и по сей день живут в Ленинграде. Они разыскали меня и до сих пор переписываются со мною. Они хорошо помнят, как Роман Васильевич заботился обо мне.