Елена Стасова - Страницы жизни и борьбы

В Литовском замке наша женская политическая камера установила строгий режим в смысле использования дня. Были часы, когда мы по очереди читали вслух всей камере. Вспоминаю, что читали А. М. Горького. Были часы полной тишины, но в камере было тесно — нельзя было разложить книги и тетрадь для записи. Мы добились того, что двум из нас позволяли заниматься в соседней камере, где нас запирали.

Вскоре после нашей забастовки нас всех из Литовского замка перевели в разные тюрьмы: кого в Дом предварительного заключения, кого в пересыльную тюрьму.

Меня перевели в предварилку. Опять общая камера. Сидела в этой камере со мною племянница Менделеева, эсерка. Она уже несколько ночей подряд дежурила у заключенной, душевнобольной, и совершенно измоталась, обессилела. Она попросила меня подежурить одну ночь у больной, так как вопрос о переводе ее в больницу разрешен, но технически еще не выполним. Прекрасно помню эту ночь. Когда я пришла в ее камеру, заключенная радостно приветствовала нового человека. И сразу она стала рассказывать мне о себе, о своей жизни, и все шло как будто гладко, но, дойдя до определенного момента, она остановилась, сказала: «Я устала». И вдруг, посмотрев в окошко, спросила: «Ведь это голубь пролетел?». Я ответила: «Да, голубь». «Так ведь я понимаю, что у меня перед глазами!» И опять начался старый рассказ о жизни и опять вопрос о чем-то из окружающего и снова: «Так я же не сумасшедшая!». На следующий день ее увезли при помощи Менделеевой в тюремную больницу.

Через несколько дней до нас дошел слух о том, что в пересыльной тюрьме дежурный солдат застрелил одну заключенную, которая взобралась на окошко. Было решено провести демонстрацию протеста, а именно отказаться от прогулки, от посещений и занавесить окна в знак траура. Так мы и сделали все, сидевшие в общих камерах и в одиночках. Я в ту пору уже сидела в одиночке. Конечно, пришедшие на свидание к заключенным и не повидавшие их всполошились, и наша демонстрация получила широкую огласку, чего мы и добивались.

Просидела я в Литовском замке и в Доме предварительного заключения до сентября. А так как у меня, кроме статьи для легальной нашей газеты «Эхо», ничего не нашли, то меня только выслали из Питера. Я уехала на юг — в Сухуми. Отец хлопотал об отмене запрещения мне жить в Питере. И вот в январе 1907 г. я опять в Питере. Меня вызвал к себе градоначальник и добивался от меня слова, что я не буду заниматься революционной работой. Я на все его вопросы отвечала так неопределенно, что он не мог сделать никаких выводов и отпустил меня. Конечно, работы я своей не оставила и снова секретарствовала в Петербургском комитете.

Вскоре я заболела туберкулезом и весной 1907 г. уехала в Тифлис. Летом была в Абастумане, а с осени стала заниматься уроками (для заработка) и нелегальной работой в Тифлисской организации партии — в качестве агитатора и пропагандиста в рабочих кружках.

Однако вскоре мне пришлось отойти от этой работы, так как у меня возникли разногласия с местными руководителями по вопросу об отношении к экспроприациям и террористическим актам.

Пятый (Лондонский) съезд партии в это время вынес постановление, запрещавшее членам партии какое бы то ни было участие в партизанских выступлениях, т. е. единоличных и групповых покушениях на жизнь агентов правительства и представителей буржуазии. Местные же товарищи по-прежнему считали, например, вполне допустимым убийство шпика в каком-нибудь темном переулке. Я не могла согласиться с этим.

Выйдя из руководящего кружка, я не отказалась от партийной работы и вела кружок у трамвайных рабочих, с которыми мы изучали Эрфуртскую программу, а потом и у железнодорожников Тифлисского железнодорожного узла.

Одновременно я работала в Тифлисе в школе Общества учительниц. Школа эта была создана учительницами-социалистками (эсерками и социал-демократками). В 1910–1912 гг. я была там сначала только учительницей, а потом — и заведующей. Школа считалась «подготовительной», и ребята поступали в нее, начиная с азбучного класса, а кончали 5 классов, но программа была весьма широкая. Так, во втором классе мы начинали изучение истории первобытного человека. В третьем классе проходили курс русской истории по Ключевскому и параллельно курс древней истории (Египет, Греция, Рим и Восток); в четвертом классе — курс средних веков и в пятом — новую и новейшую историю.

Говорю об этом подробно, так как я вела занятия по истории со второго класса и кончая пятым. Во втором классе я как раз начала с ребятами изучение истории первобытного человека. Учебника у нас не было никакого, и я стала применять особый способ занятий. Географию ребята уже до некоторой степени знали, и вот на географическом материале я приучала детей делать некоторые исторические выводы. Я спрашивала учеников, как они думают, где могли начать люди свою совместную жизнь. Дети, подумав, исходя из своих географических знаний, говорили, например, что таким местом могли быть берега крупных рек, таких, как Нил, или острова Средиземного моря. И тогда мы вместе с ними разбирали, какой могла быть жизнь поселенцев в этих местах. К следующему уроку дети должны были составить план проработанного. План кого-нибудь из ребят разбирался на уроке, а затем на основании этого материала строилась дальнейшая беседа. Вначале ребята говорили, что им трудно, но вскоре работа их увлекла, и занятия пошли живо. Тот же метод проводила я и в следующих классах, но уже на основании тех исторических данных, которые имелись у ребят.

Одновременно я преподавала русский язык и литературу.

В школе было совместное обучение мальчиков и девочек, и росли они настоящими товарищами.

Прием в школу был весьма сложным делом, так как плата за обучение была разная, в зависимости от материального положения родителей. Помню, что один мальчик — пастух платил всего 1 рубль в месяц, а были родители, которые платили по 20 и даже до 30 рублей в месяц. Школьный совет должен был решать, какую сумму взимать с родителей, а вместе с тем надо было так скомбинировать состав учеников, чтобы покрыть платой за обучение все расходы по школе и по оплате труда преподавателей. Весной экзаменов по сути дела не было, но каждый преподаватель обязан был провести «экзаменационный» урок, на котором должен был показать совету на новом материале, как усвоен пройденный курс. Одновременно он должен был продемонстрировать и свой метод преподавания. Хорошая была школа, и очень спаянный был коллектив преподавателей.

Пропагандистскую работу я вела до осени 1911 г., когда Сурен Спандарян и Серго Орджоникидзе вовлекли меня в организационную комиссию по подготовке Пражской конференции, а потом в работу по части издательства и вообще техники Русского бюро ЦК. Поздней осенью 1911 г. у меня на квартире (по Андреевской улице, 13) состоялось заседание Оргкомитета по подготовке конференции. После нее Сурен уехал в агитационную поездку по России. До конференции он не вернулся в Тифлис, так как был выбран делегатом ее. Вернулся он в Тифлис в конце января или в начале февраля.