Борис Соколов - Маршал Малиновский

10 августа отряд был перевезен по железной дороге в летний лагерь КУРНО, близ APKAШOHA.

В начале сентября пришел приказ из Петрограда о немедленной и окончательной ликвидации “куртинских” мятежников.

Сформированный для этой цели сводный полк в ночь на 16 сентября окружил мятежный лагерь.

Французская кавалерийская бригада, на всякий случай, стала сзади вторым кольцом.

Ультиматум — в трехдневный срок сдать оружие.

Редкие выстрелы русской батареи на высоких разрывах дали понять, что шутить не время и что непокорным надо выбрать: или сдаться, или принять бой. Большая часть “куртинцев” сдалась в первые же два дня. Осталось несколько сот вожаков, не пожелавших подчиниться.

Дабы избежать лишних потерь в этом первом гражданском бою, решено было атаковать с наступлением ночи.

Лазутчики донесли, что оставшиеся разбили винные погреба и “набираются храбрости” усиленным потреблением вина. Каждая рота “верных” получила точное задание.

В полночь сводный полк двинулся вперед…

К утру все было закончено. Потери минимальные. Началась сортировка. Главари и зачинщики были переданы французским жандармам и интернированы. Остальные разбиты на “рабочие роты” и разбросаны по всей Франции».

Однако, по признанию Васильева, и после подавления восстания революционная пропаганда продолжалась, и под ее воздействием даже «отряд верных» стал терять воинский облик.

«Офицерство, неподготовленное к политическим потрясениям, растерялось, не зная что делать.

Старшие начальники не получали никаких инструкций. Красный Петроград молчал.

Среди этого хаоса, подлости, малодушия раздался смелый голос рыцаря без страха и упрека полковника ГОТУА, гурийца родом (командира Н-го особого полка).

Он звал офицеров и солдат встать на защиту поруганной чести России и русского мундира.

Он звал формировать Русский Добровольческий Отряд и довести вместе с Союзниками борьбу до победного конца, чтобы в день перемирия в рядах союзных войск была бы хоть одна русская часть с национальным флагом. Немного откликнулось на этот рыцарский призыв».

Среди этих немногих был и Родион Малиновский. Следует иметь в виду, что его фамилии не было ни в списках тех, кто покинул лагерь Ла-Куртин до начала штурма, ни среди тех, кто был арестован после захвата лагеря верными Временному правительству частями 3-й бригады, отдельными военнослужащими 1-й бригады и направлявшейся на Салоникский фронт 2-й артиллерийской бригады. Это заставляет отнестись с доверием к утверждению Родиона Яковлевича о том, что он был отправлен из лагеря среди раненых и больных еще до начала штурма. Не было его и среди тех, кто участвовал в штурме мятежного Ла-Куртин, развязав братоубийственную борьбу. Вполне вероятным представляется то, что Малиновский, как хорошо образованный ефрейтор, стал после революции председателем ротного комитета своей пулеметной роты. Только вот документов ротных комитетов Экспедиционного корпуса практически не сохранилось, и подтвердить документально факт председательства Малиновского в ротном комитете мы пока не можем.

Несомненно, Родион Яковлевич участвовал в восстании в Ла-Куртин, но он не находился среди тех, кто готов был с оружием в руках противостоять другим русским солдатам, оставшимся верными Временному правительству. Он поддерживал требование восставших о возвращении в Россию, а не антивоенные лозунги, поскольку хотел продолжать воевать с немцами, но только собирался делать это на родной земле.

В довоенных анкетах и автобиографии Малиновский указывал, что с ноября 1917 года по январь 1918 года находился на работах в районе Бельфора в качестве чернорабочего. Но автобиографический герой «Солдат России» Иван Гринько в рабочие роты не попадает, а сразу после госпиталя оказывается в Легионе чести. Не упоминал о направлении на работы Малиновский и в некоторых послевоенных автобиографиях. Например, в той, что была написана 3 января 1946 года, он утверждал: «…в апреле 1917 года, во время большого наступления французов (наступление Нивеля) я был ранен и вернулся в полк из госпиталя в начале августа 1917 г. в лагерь Куртин (Франция), где стоял наш полк. Мы требовали отправки в Россию, но нас не отправляли. В конце концов, наш Куртинский мятеж был подавлен силой оружия и я также подвергся репрессиям, как комитетчик. После Октябрьской революции репрессии усилились». Но в автобиографии от 4 марта 1948 года он упоминает, что «по выходе из госпиталя и в связи с куртинскими событиями среди русских войск во Франции попал на работы». Я склонен все же считать, что на работах во Франции Родион Яковлевич не был, а, подобно своему автобиографическому герою Ивану Гринько, сразу же поступил в легион.

После прихода к власти в России большевиков продолжение войны на Западном фронте для подавляющего большинства солдат русских бригад во Франции потеряло смысл, хотя комитет отряда русских войск во Франции и осудил большевистский переворот и поддержал Временное правительство и будущее Учредительное собрание. Но правительства Керенского уже не существовало, а правительство Ленина сразу же высказалось за немедленное заключение мира.

Поэтому 16 ноября 1917 года тогдашний военный министр Франции Жорж Клемансо издал приказ, согласно которому военнослужащие Особых русских бригад могли выбирать между тремя возможностями: 1) службой во французской армии; 2) военными работами в тылу; 3) принудительными работами во французской Северной Африке. Наиболее выгодным казался вариант с тыловыми работами: помимо сохранения своего прежнего жалованья (75 сантимов в день; для сравнения — французскому солдату выплачивалось 25 сантимов суточных) получали еще и зарплату — полтора франка в день. На службу во французскую армию записалось всего 252 человека (по другим данным — 266 человек), и Родион Малиновский был среди них.

Таким образом, никаких шкурнических интересов в записи в легион, о чем Малиновский пытался уверить довоенных кадровиков (после войны ранняя биография маршала уже мало кого интересовала), не было и быть не могло. Мы уже знаем, сколь необременительны были работы, куда посылали русских солдат, которых к тому же хозяева кормили буквально на убой. Большинство военнослужащих Экспедиционного корпуса как раз и предпочли дождаться окончания войны в тылу. Массовая запись в легион началась в последние недели войны, а особенно — после перемирия. Лишь немногие, кому была дорога честь русского оружия, сразу же туда записались, и среди них — Родион Малиновский. Но, по иронии судьбы, маршалу всю жизнь приходилось скрывать истинные мотивы поступления в Легион чести, на самом деле — вполне благородные.