Виталий Раул - Пошатнувшийся трон. Правда о покушениях на Александра III

« 13 марта. Я: «Позвольте мне, государь, спросить Ваших указаний относительно возложенной на меня редакции труда комиссии об учреждении императорской фамилии. Не прикажете ли при изложении текста закона обратить на что-либо особенное внимание?»

Государь: «Нет, особенного я ничего сказать не имею. Владимир говорил мне о намерении пригласить дядей, которые желают представить свои замечания. Я против этого ничего не имею, но не допускаю рассуждений о существе меры, а только разъяснение подробностей»».

Семья была ознакомлена с проектом закона, и, как следовало ожидать, возражений не последовало. Не возражал и великий князь Константин Николаевич… Характерно, что император передал всем членам комиссии свое Высочайшее «спасибо», но никаких наград по случаю окончания грандиозной работы не последовало. Закон был утвержден Сенатом и подписан монархом 2 июля 1886 года.

В последнем разделе закона «Об обязанностях Членов Императорского Дома к Императору» имелась грозная статья 97, где прямо говорилось:

«Царствующий император, яко неограниченный Самодержец, во всяком противном случае имеет власть отрешать неповинующегося от назначенных в сем законе прав и поступать с ним яко преслушным воле монаршей» [23].

Познакомившись внимательно с текстом закона, написанного в здравом уме группой лиц, имевших твердую память, на пороге XX века, пытливый читатель невольно должен столкнуться с мыслью — куда же шла эта страна вместе с ее умным и трудолюбивым народом. «Памятник» глупости, созданный под редакцией миллионера Половцова, оказался вовсе не памятником, а ямой, вырытой со знанием дела, такой глубокой, что о спасении не могло быть речи. Понятно, что ни о каких доверительных отношениях в большой Романовской семье уже не могло быть речи, если, как оказалось, все дело было в количестве нахлебников, перевалившем допустимую норму. Степень образованности или принадлежности к успешному предпринимательству, которые уже давно стали мерилом статуса в российском обществе, обошли счастливую Романовскую семью стороной. Здесь делили титулы и привилегии, попирая законы, которые сами же и написали. Взаимная вражда и зависть вошли в семейный круг и стали разъедающей язвой, которую маскировали показной покорностью и угодничеством.

В Дневнике бывшего военного министра Александра II, Д. А. Милютина, имеется запись от 9 марта 1887 года:

«Несмотря на холодную и бурную погоду, я решился съездить в Орианду и в Ялту. Великий князь Константин Николаевич возвратился 6-го числа из Петербурга, довольный своею поездкой. Он рассказал мне подробности арестования молодых людей, замышлявших 1-го числа новое покушение на жизнь Государя и вовремя захваченных с бывшими при них смертоносными снарядами. Великий князь отзывается с одобрением о теперешнем устройстве тайной полиции в Петербурге и хвалит нового директора Департамента полиции Дурново, бывшего моряка» [24].

Нельзя без улыбки читать эти строчки, особенно насчет одобрения великого князя. Весь рассказ и реакция собеседника остались между строк, но чувства старых соратников убитого шесть лет назад императора легко понять. Оказалось, что день 1 марта помнят, и кому-то понадобилось о нем напомнить действующему монарху Александру III. Произошедшие в Петербурге аресты вызвали сенсацию в обществе и обсуждались везде и всюду. В придворных кругах новость имела свою эксклюзивную редакцию, сохранившуюся в Дневнике одной светской дамы:

« 4 марта. Вот что, наконец, опубликовал сегодня «Правительственный Вестник»:

«1-го сего марта, на Невском проспекте, около 11-ти часов утра, задержано трое студентов С.-Петербургского университета, при коих, по обыску, найдены разрывные снаряды. Задержанные заявили, что они принадлежат к тайному преступному сообществу, и отобранные снаряды, по осмотре их экспертами, оказались заряженными динамитом и свинцовыми пулями, начиненными стрихнином». В течение двух дней в городе нет других разговоров, и каждый добавляет новые детали. Я предпочла услышать все и записать их только тогда, когда буду знать самую подлинную правду… Как я имела вполне основание предчувствовать, один бог спас угрожаемые дни императорской семьи, так как они должны были оставить Аничков дворец в четырехместных санях, чтобы отправиться в Петропавловскую крепость — отец, мать и двое старших.

Его величество заказал заупокойную молитву к 11 часам и накануне сказал камердинеру иметь экипаж готовым к 11 часам без четверти. Камердинер передал распоряжение ездовому, который, по опрометчивости, — чего никогда не случалось при дворе, — или потому, что не понял, не довел об этом до сведения унтер-шталмейстера. Государь спускается с лестницы — нет экипажа. Как ни торопились, он оказывается в досадном положении простых смертных, вынужденных ждать у швейцара, в шинели, в течение 25 минут. Не припомнят, чтобы его видели в таком гневе — из-за того, что, по вине своего антуража, он настолько запоздает на заупокойную службу, по своем отце, и унтер-шталмейстер был им так резко обруган, что со слезами на глазах бросился к своим начальникам объяснять свою невиновность, говоря, что он в течение 12 лет находился на службе государя и решительно никогда не был замечен в провинности. Он был уверен в увольнении и не подозревал, что провидение избрало его служить нижайшим орудием своих решений. Государь покидает Аничков дворец после того, как негодяи были отведены в участок, и только прибыв к брату Павлу Александровичу в Зимний дворец, он узнал об опасности, которой он избежал» [25].

В Петербурге 1 марта 1887 года действительно покушались на жизнь императора Александра III. Мотивировка покушавшихся — все та же «освободительная борьба», исполнители — нищие студенты, орудия нападения — самодельные бомбы.

Несостоявшееся нападение на императора вошло в историю как «Дело Шевырева» по фамилии организатора. Михаил Хейфец, учитель истории и журналист, обратил внимание на фигуру Петра Шевырева и попробовал объяснить поведение и мотивацию студента восьмого семестра Санкт-Петербургского университета. Свою статью в журнале «Нева» Хейфец назвал «Иной тип революциониста». Подход Хейфеца к теме закодирован в названии — это все та же освободительная борьба, со своими нюансами и особенностями. Разобраться в «ином типе» Хейфецу оказалось не под силу: при почти полном незнании исторического контекста он еще и страдал характерным для всей советской историографии недугом — игнорированием финансовых, сословных и личностных мотивировок. Однако оригинальность Петра Шевырева и его целеустремленность не остались автором незамеченными. Заметить — это еще не значит объяснить. Объяснить действия студента Шевырева у Хейфеца не получилось.