Л Лесная - Восстание 1916 г. в Киргизстане

С полудня 11 августа разъезды стали доставлять в крепость (казарменный двор) толпа китайцев-опийщиков [29]. Люди эти попадались все на пути к Мариинке. Сначала полковник Иванов приказывал отпускать их после обыска и отобрания ножей и опия и отпущенным на свободу китайцам разрешалось итти в сторону границы по Аксуйской дороге, но вскоре было установлено, что люди эти, обойдя город, стремились пробраться в мятежную Мариинку. После этого пойманных за городом китайцев стали арестовывать, хотя толпа требовала казни. Часов до 4 дня в крепости не было ни одного убийства. Часа в 4 арестованные китайцы выломали дверь арестного дома и кинулись рассыпным строем бежать в сторону Мариинки.

Караул открыл стрельбу. Этот факт послужил сигналом к всеобщему избиению китайцев-опийщиков. Толпа бросилась догонять убегающих и чинить над ними свою расправу. Стрясти разгорелись: били все и чем попало, даже женщины и подростки потрошили уже израненных китайцев. Из 60 убегавших через 15–20 минут на площади были приготовлены форменные битки. За отсутствием оружия били палками и камнями, кололи вилами, потрошили серпами и косами.

Отсутствие войск и полная разнузданность толпы — вот причины этого зверства. Никакая власть не могла остановить побоища. Народ мстил кровью и ужасом за своих. Мариинка посылала нам телеги живого мяса, толпа, заражаясь звериными инстинктами, приготовляла то же блюдо в крепости из китайцев, дунган и кашкарлыков [30].

На следующий день избиения и бесчинства над туземцами распространились за город. Рассказ, что «я убил столько, то сартов или дунган», считался доблестью, рассказчик становился героем. Особенно убийства приняли массовый характер, когда разъезды доложили, что там, на Мариинской дороге, нет пощады никому. Из трупов убитых туземцев сложены призмы не в одну сажень протяжением.

…

Участвуя в обысках туземцев как милиционер [31], я помню в первый день осады у китайца Дзансан-Хуя по паспорту, я нашел рукописный словарь не то немецко-китайский, не то французско-китайский и на 530 рублей русских кредитных билетов.

Словарь передал коменданту, а деньги по его приказанию переселенческому чиновнику Петру Ивановичу Шебалину. Расписки не взял: не до того было, когда кругом шла стрельба. Свидетелем при этом был техник Управления Государственных имуществ Александр Семенович Козлов. В другой раз мне 15 августа пришлось обыскивать по распоряжению коменданта приведенного с Каркары Султан Мурата Акрам Тюряева. Обыск был в присутствии 5–6 нижних чинов конвоя. При обыске обнаружены кое-какие записки и около 8 000 рублей наличных денег. Все это было сложено в платок Тюряева и в присутсвии 2-х нижних чинов передано коменданту. Комендант при мне же распорядился деньги эти — весь узелок — принять городскому приставу подпоручику Котовичу. Когда я обыскал Тюряева, он очень беспокоился за свои коржуны и говорил, что в коржунах этих у него много денег и денежных обязательств. Кроме того Тюряев говорил, что в коржунах у него есть такие документы, что если его найдут нужным казнить, то с ним же за одно нужно казнить многих.

Я очень интересовался содержимым этих коржунов. В юрте коменданта я нашел эти коржуеы, но они не были вскрыты при мне, а поступили в единоличное ведение того же подпоручика Котовича. Правда, уже было более 10 часов вечера и быть может это в связи с общей суматохой, поднятой прибытием в крепость войск отряда ротмистра Кравченко, помешало привести тут же в известность содержимое тюряевских коржунов. Утром 16 августа я узнал, что ночью Тюряев якобы покушался бежать и убит конвоирами. Мне указали место в крепости, где находился труп убитого. Я пошел туда и убедился, что Тюряев убит. Убийства этого человека жаждала вся народная масса. Труп Тюряева не позволили зарыть, целый день валил к нему народ и, убедившись, что Тюряев убит, злорадствовал. Я слышал в толпе, что Тюряев предназначался ханом иссык-кульским над мятежниками.

Впоследствии мне приходилось слышать, что Тюряев убит с умыслом, не покушаясь на побег. Коржуны Тюряева служили да и теперь служат темой разных пересудов [32].

Лично я очень сожалею, что Тюряев убит секретно темной ночью, убежден, что этот человек достоин публичной казни после допроса, его показания пролили бы немало света на некоторые темные стороны нашего управления.

Что в убийстве этом виноват комендант, я сильно сомневаюсь: «Валериан Великолепный» [33]был и в дни осады не менее великолепен, а ведь тут пришлось бы снизойти до тайного уговора с конвоем. Скорее тут сыграла роль всеобщая ненависть толпы к покойному, передавшаяся конвою.

Первые 5 суток, с 11 по 15 августа, все русское население города и окрестностей было между жизнью и смертью. На 10 000 женщин и детей было около 50–60 вооруженных разнородным огнестрельным оружием мужчин и около 800—1000 мужчин с дрекольем. Часть мужчин сильно трусила и пряталась от несения охранной службы. К стыду нашему и среди интеллигенции нашлось немало подлых трусов. Этой гадкой трусости мы обязаны отчасти гибелью многих десятков крестьян-беженцев селений Иваницкого, Высокого и др. Пржевальская сельскохозяйственная школа своей гибелью, по моему мнению, так же обязана отчасти трусости некоторых представителей Пржевальской интеллигенции, а отчасти той рутине и медлительности, которая царила в Пржевальском военном совете, руководимом старым и полуглухим генералом Корольковым. В день гибели школы 13 августа отряд казака Овчинникова [34]громил и жег Мариинку, а шайка бунтовщиков убивала школьный персонал, грабила школу и в конце концов сожгла ее. Часам к 3–4 пополудни отряд Овчинникова вступил на территорию школы и нашел уже трупы, развалины и кучу догоравшего школьного имущества.

Школа уничтожена 13-го числа между 9 и 11 часами утра. Если бы попечитель школы, он же и главнокомандующий обороны Пржевальского участка, старик Корольков, дал прямую задачу 13-го числа отряду Овчинникова итти спасать школу — школа и все находящиеся в ней были бы спасены. Правда, всякая попытка посылки карательного отряда за город встречала самое решительное противодействие трусов, укрывавшихся в комендантской юрте. (Ретивее всех в этом отношении был спрятавшийся у коменданта судья Руновский. Для него была особенно невыносимо тяжка всякая посылка казака Овчинникова. Дунгане бесчинствовали в предместье со стороны Мариинки. Резали без разбора беженцев, а отряды не выпускались малодушными даже за Каракольский мост [35]. Я лично припомню такой факт. 13-го числа под утро, стоя на посту, на западном франте крепости, неоднократно пытался подать помощь высадившимся на озере поселенцам Рыбачьего. Ходоки от несчастных поселенцев доложили, что там на берегу, в 12 верстах от города, томится около 200 голодных женщин и детей, просили подводы и торопили помощь, так как в любой момент на них там могли напасть мятежники. Комендант просил меня снарядить туда обоз в числе 15 подвод под охраной вооруженных милиционеров. Подводы нашлись быстро, но сопровождать их никого не находилось. Два раза я назначал охрану, и оба раза охрана дальше городской окраины не выезжала. Когда охрана вернулась вторично и я потерял всякую надежду найти добровольцев и подать помощь томящимся на берегу поселенцам, я доложил об этом коменданту и просил его назначить в конвой к подводам несколько человек солдат, указав на состав отряда Овчинникова, мирно отдыхавший в номерах Карымова. Мой совет встретил резкий отпор со стороны Руновского, и поселенцы были предоставлены собственной участи.