Владимир Лещенко - Ветвящееся время. История, которой не было

Он имел, казалось, все основания рассчитывать на победу. Он располагал более чем шестисоттысячной армией, мог пополнить ее хоть и не очень надежными, но достаточно многочисленными контингентами стран покорной ему Европы, точно так же как материальные ресурсы почти всей Европы были к его услугам. Умение и талант его полководцев были хорошо известны. На его стороне выступили оба прежних союзника Петербурга, за интересы которых было пролито немало русской крови – Австрия и Пруссия (хотя их армии и приняли участие в войне, но никакой пользы Бонапарту не принесли). За участие в русском походе, Пруссия даже пыталась выклянчить у Бонапарта Курляндию. (29,41)

И хотя о русских солдатах и офицерах повелитель Франции, по предыдущим войнам был достаточно высокого мнения, но русский генералитет ни во что не ставил, за исключением Кутузова, да еще Багратиона (как выяснилось позже, напрасно). (28,259)

Кроме того, благодаря широкой шпионской сети (хотя агентов класса Талейрана в его распоряжении, разумеется, не имелось), он знал, что Россия лихорадочно пытается подготовиться к войне, но весь характер этих приготовлений свидетельствовал, что русские тем самым только облегчат ему дело. Вышеупомянутые приготовления вели прусские советники, пользовавшиеся полным доверием царя и планировавшие войну по свои старым рецептам – а значит, бояться было нечего. Вдобавок, значительные силы русской армии скованы на турецком театре военных действий. (23,Т.1,247)

И, разумеется, он не предполагал, что может столкнуться со всенародным сопротивлением, хотя уже имел в этом отношении печальный опыт испанской кампании.

Двадцать четвертого июня 1812 года Великая Армия перешла границу Российской Империи. Одновременно войну России объявили Пруссия и Австрия – и это при том, что до того они совсем недавно планировали новый совместный с ней поход против Франции.

Далеко не все сподвижники Бонапарта разделяли его стопроцентную уверенность в успехе, но никто не предполагал, что не пройдет и полугода, как шестисоттысячная Великая Армия перестанет существовать

«Рок влечет за собой Россию, ее судьбы должны свершиться», – так обратился он к солдатам в приказе о начале войны. В этот день и впрямь решилась судьба, но, как выяснилось совсем скоро, судьба самого императора.

С самого начала все пошло не так, как он задумывал. Не удалось разбить русские части, навязав генеральное сражение вблизи границы; не удалось разгромить порознь корпуса Барклая де Толли и Багратиона. Русские генералы оказались не такими уж бездарными. Русская армия буквально в последний момент выскользнула из мышеловки пресловутого Дрисского лагеря, где ее ожидал неизбежный разгром. (23,Т.1,348)

Наконец, незадолго до Смоленской битвы, Россия заключила мир с Турцией и получила возможность перебросить против Бонапарта свежие части.

Зато у Наполеона появился могучий союзник – непреодолимый и усиливающийся буквально с каждым новым известием страх, перерастающий в настоящий ужас, охватывавший верхи русского общества, при мысли о дальнейшем. Двор и ближайшее окружение царя все более погружался в состояние, близкое к панике.

Многие, несмотря на явную гибельность подобного решения (именно подобного развития событий как раз и добивался Наполеон), требовали дать генеральное сражение, возможно, движимые характерным для напуганных людей ощущением того, что лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Главнокомандующего – Барклая де Толли, всеми силами этому сопротивлявшегося, открыто обвиняли в измене.

Между тем, в гуще простого народа, и не только среди крестьян, но и среди солдат, слухи ходили самые разные. Вплоть до того, что сам Александр, тайно просил Наполеона войти в Россию, и помочь ему освободить крестьян. Или даже, что Наполеон – ни кто иной, как сын Екатерины II, идущий занять будто бы принадлежащий ему по закону трон. Во многих местах, в тыловых губерниях происходили крестьянские волнения, зачастую весьма серьезные. (28,280)

Отчасти и поэтому – из страха вручить крепостным крестьянам оружие – всенародное ополчение, на которое возлагались немалые надежды, так и не было по настоящему созвано.

Потом было назначение Кутузова, Бородинское поле, ставшее по праву знаменательной вехой в истории, хотя не одно оно решило судьбу наполеоновской империи; и вступление победителя в почти покинутую жителями Москву.

Стремясь побудить Александра к заключению мира, Наполеон из взятой Москвы грозится отторгнуть у России и передать Польше земли чуть ли не до Москвы, а на Дону учредить, якобы, ни много ни мало, «казачье королевство»(?!).(6,20)

Он даже обдумывает вопрос о том, чтобы принять декрет об освобождении крепостных крестьян, однако, по его собственным словам, будучи якобы ненавистником всяческих революций, а возможно, страшась стихии всеобщей крестьянской войны, от этой мысли отказался.

Тем временем «в Петербурге после сдачи Москвы царила паника: там начали уже складывать вещи, и уезжать. Больше всех торопилась Мария Федоровна… Она хотела скорого заключения мира. Константин хотел того же, Аракчеев оробел, и тоже очень хотел мира»(28,283). Более того, к миру склонялся, в принципе, и сам Кутузов.

Один лишь Александр все это время проявлял упрямую и внешне непонятную твердость, которую потом сочтут за прозорливость, и категорически отвергал любые переговоры. Трудно сказать, какими соображениями руководствовался он в этот момент, если, несмотря на всю тяжесть обстановки и кажущуюся ее безнадежность, отверг саму возможность примирения с завоевателем. Не исключено, что российский император, из каких-то своих источников, быть может даже от агентуры из окружения Наполеона (того же Талейрана), был хорошо осведомлен о плачевном положении французской армии и ее стремительном разложении.

19 октября Наполеон приказывает начать отступление из Москвы.

Дальнейшее было только растянувшейся на два с половиной года агонией. И «битва народов» под Лейпцигом, и еще 87 сражений с силами коалиции, и «Сто дней», и Ватерлоо, хотя чаша весов не раз еще как будто склонялась в пользу Наполеона.

А каким бы путем пошла история, прими русский император мирные предложения императора Франции?

Рискуя быть обвиненными в отсутствии патриотизма, автор все же склонен полагать, что почетный мир с Бонапартом на тот момент был бы не самым худшим выходом. Пожалуй, любой, какой угодно пристрастный суд истории, заключи Александр тогда мирный договор, безусловно оправдал бы царя.

Более того – на этот раз автор готов отчасти согласиться с А. Бушковым, что переход России, пусть и вынужденный, на сторону Бонапарта, мог сулить по крайней мере не меньшие потенциальные выгоды, нежели продолжение борьбы с ним. Во всяком случае, автору совершенно не понятно, почему положение, когда сильнейшей державой мира оказалось бы Франция, было менее предпочтительным, нежели реально сложившееся английское первенство.(12,454) И, наконец были бы сохранены жизни сотен тысяч русских солдат, погибших за освобождение Европы от «корсиканского чудовища». Освобождения, от которого Российская империя не получила, практически, никаких выгод.