Елена Первушина - Судьба российских принцесс. От царевны Софьи до великой княжны Анастасии

Отступление из Москвы Александр воспринял как личный крах. Возможно, только поддержка и прощение жены помогли ему выстоять в те дни. Многие приближенные императора выступали за то, чтобы как можно скорее подписать с Наполеоном мир, аналогичный Тильзитскому. Сам Наполеон полагал, что Александру ничего другого не остается, и ждал его в Москве с предложением о мире. Елизавета Алексеевна поддерживала тех, кто требовал вести войну до победного конца. «Надо, подобно нам, — писала она во время наступления Наполеона на Москву, — видеть и слышать ежедневно о доказательствах патриотизма, самопожертвования и героической отваги, проявляемых всеми лицами военного и гражданского сословий… О, этот доблестный народ наглядно показывает, чем он является в действительности и что он именно таков, каким издавна его считали люди, принимавшие его, вопреки мнению тех, которые упорно продолжали считать его народом варварским».

И Елизавета Алексеевна по праву сопровождала императора на Венский конгресс. Это была победа всей России, победа Кутузова, победа Александра, но и ее победа тоже.

«Всю жизнь свою провел в дороге, простыл и умер в Таганроге», — такой эпитафией проводил Александр Сергеевич Пушкин того, кого он когда-то называл «российским полубогом», а позже — «властитель слабый и лукавый, плешивый щеголь, враг труда». Александр отправился в Таганрог, чтобы позаботиться о здоровье Елизаветы Алексеевны. В ноябре 1824 года ее начала мучить лихорадка, от которой было никак не избавиться, и врачи рекомендовали императрице провести следующую зиму в теплом климате. К удивлению всей России, выбор Александра I и Елизаветы пал не на Италию, а на мало кому известный, небольшой провинциальный городок Таганрог, расположенный на пустынном берегу Азовского моря. Императорская чета поехала туда вместе, и в Таганроге Александр I скончался, возможно, от острой геморрагической лихорадки, которую подхватил в Крыму. И вскоре безутешная Елизавета пишет своей матери: «О, матушка! Я самое несчастное существо на земле! Я хотела только сказать вам, что я осталась в живых после потери этого ангела, страшно измученного болезнью и который, тем не менее, постоянно находил для меня улыбку или ласковый взгляд даже тогда, когда он не узнавал никого.

О, матушка, матушка, как я несчастна, как вы будете страдать вместе со мною! Великий Боже, что за судьба! Я подавлена печалью, я не понимаю себя, не понимаю своей судьбы, одним словом, я очень несчастна…».

А потом матери Александра: «Наш ангел на небесах, а я осталась на земле; о, если бы я, самое несчастное существо из всех оплакивающих его, могла скоро соединиться с ним!». Так и случилось. Елизавета так и не вернулась в Петербург, она скончалась по пути, в городе Белёве, и похоронена 21 июня 1826 года в Петропавловском соборе в Петербурге, рядом со своим супругом.

Внезапная смерть еще не старого императора, никогда прежде не жаловавшегося на здоровье, породила массу домыслов и гипотез как у современников, так и у потомков, став отправной точкой для создания широко известной легенды о превращении русского императора в святого старца Федора Кузьмича.

Живых детей у Александра и Елизаветы не было, и ближайшими наследниками оказались его братья — Константин и Николай.

Что касается Константина, то всем было ясно, что он не может управлять не то что страной, но и самим собой. К счастью, он женился во второй раз на графине Иоанне Грудзинской. Этот брак дал Александру законный повод написать завещание в пользу Николая. Но беда в том, что о своем решении он никому не сообщил (видимо, опасаясь реакции дворянства) и в этой ситуации пришлось разбираться Николаю.

Мы хорошо знаем, что не все дворяне согласились с таким выбором. Точнее, для людей, которых позже, на каторге, стали называть «декабристами», недовольство отстранением Константина стало просто поводом для восстания. Но приход к власти младшего брата в обход старшего не устраивал и многих офицеров, участвовавших в подавлении восстания. События 25 декабря и участие в следствии по делу декабристов стали великолепной школой жизни для Николая.

Мятежные офицеры жаловались на Александра: не повышал в чинах, сослал на Кавказ, был недостаточно последовательным в своих реформах. Но Александр пришел к власти на волне всеобщего восторга. Он мог позволить себе реформы, полагаясь на тот «кредит доверия», который выдали ему подданные. У Николая такого кредита не было. Он знал, что каждый день и каждый час должен доказывать, что занимает престол по праву. И Николай усвоил урок: либерализм пагубен, покупать доброе отношение людей подарками и послаблениями бессмысленно, они всегда будут хотеть больше. Нужно поставить их в строгие рамки, подавить своим величием, чтобы им и в голову не пришло бунтовать.

И он добился своего. На закате его правления Анна Тютчева напишет: «В ту эпоху русский двор имел чрезвычайно блестящую внешность. Он еще сохранял весь свой престиж, и этим престижем он был всецело обязан личности императора Николая. Никто лучше как он не был создан для роли самодержца. Он обладал для того и наружностью, и необходимыми нравственными свойствами. Его внушительная и величественная красота, величавая осанка, строгая правильность олимпийского профиля, властный взгляд — все, кончая его улыбкой снисходящего Юпитера, все дышало в нем земным божеством, всемогущим повелителем, все отражало его незыблемое убеждение в своем призвании. Никогда этот человек не испытал тени сомнения в своей власти или в законности ее. Он верил в нее со слепой верою фанатика, а ту безусловную пассивную покорность, которой требовал он от своего народа, он первый сам проявлял по отношению к идеалу, который считал себя призванным воплотить в своей личности, идеалу избранника Божьей власти, носителем которой он себя считал на земле.

Его самодержавие милостию Божией было для него догматом и предметом поклонения, и он с глубоким убеждением и верою совмещал в своем лице роль кумира и великого жреца этой религии — сохранить этот догмат во всей чистоте на святой Руси, а вне ее защищать его от посягательств рационализма и либеральных стремлений века — такова была священная миссия, к которой он считал себя призванным самим Богом и ради которой он был готов ежечасно принести себя в жертву.

Как у всякого фанатика, умственный кругозор его был поразительно ограничен его нравственными убеждениями. Он не хотел и даже не мог допустить ничего, что стояло бы вне особого строя понятий, из которых он создал себе культ. Повсюду вокруг него в Европе под веянием новых идей зарождался новый мир, но этот мир индивидуальной свободы и свободного индивидуализма представлялся ему во всех своих проявлениях лишь преступной и чудовищной ересью, которую он был призван побороть, подавить, искоренить во что бы то ни стало, и он преследовал ее не только без угрызения совести, но со спокойным и пламенным сознанием исполнения долга. Глубоко искренний в своих убеждениях, часто героический и великий в своей преданности тому делу, в котором он видел миссию, возложенную на него провидением, можно сказать, что Николай I был Дон-Кихотом самодержавия, Дон-Кихотом страшным и зловредным, потому что обладал всемогуществом, позволявшим ему подчинять все своей фантастической и устарелой теории и попирать ногами самые законные стремления и права своего века.