Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

Естественно, - законы Истории неизменны, - случались султаны, желавшие и даже на какое-то время добивавшиеся странного. Например, Мулай Исмаил, руливший более полувека, с 1672—1727, изгнав из страны англичан и почти изгнав испанцев, взялся за вполне реальных каидов и чингизхановской жестокостью утвердил себя, как самодержца. Вот только держалось здание исключительно на ужасе побежденных перед конкретным гарантом и ни на чем другом, так что сразу после смерти сильного человека все рухнуло, а страна угодила в «качели» на несколько десятков лет, пока все не вернулось на круги своя, но уже со всеми последствиями эксперимента.

В ходе резни, растянувшейся на два поколения, по стране проехали все четыре Всадника, сократив население с пяти до двух миллионов, торговля впала в кому, погибли сотни тысяч голов скота, заросли сорняком посевы, а вдобавок пришли «годы горячих дождей», смывавших в море плодородные слои земли. И вишенкой на тортик иссякли золотые и серебряные рудники, открытые еще в доримские времена. Но широкие народные массы привычно терпели, а «элитам» на жизнь хватало. Так что, все сильные мира того, - старшины гиш, и сардары абидов, и каиды, - помня времена Мулай Исмаила, бдительно берегли стабильность, на корню изводя любого, кто, по их мнению, мог раскачать лодку, а гарантами идейной благонамеренности и высокой духовности естественным образом стали «великие марабуты», за немалые льготы определявшие, что можно, а что нельзя.

Ну и, естественно, страна с головой ушла в затянутое тиной болото. Не в застой даже, а в застоище, затянувшийся на весь XVIII век без единого проблеска, - вроде Китая накануне «опиумных» войн или Японии того же времени, - но без китайской традиции государственности и без малейшего намека на внутренний потенциал развития. А так одно в одно: «закрытые двери», внешняя торговля в пяти портах и только с государством, никаких закупок без лицензии местного, «выездные» - только послы, только в соседние страны, да и то редко. Лишь (куда денешься?) хадж в Мекку да караваны на юг, в «земли черных», напоминали миру, что Марокко есть.

И тем не менее, закон отрицания отрицания работал. Если марабутам в системе нравилось все, и каиды племен тоже были довольны, то все остальные, - абиды, «гиш», нормальные улемы, презиравшие «сектантов» и нищавшие купеческие гильдии, ждали перемен, возлагая надежды на султана Мулай Слимана, сильного и активного человека, в начале ХIХ века решившего, что перезагрузке и большому скачку уже нет альтернативы.

«Грамотный, благочестивый и ревностный мусульманин», он исходил из того, что решить проблему можно только с помощью новой, прогрессивной идеологии, способной пробудить массы, вырвав их из-под влияния заскорузлых клерикалов, и такую идеологию подбросил ему некий шейх Ахмед, мекканский улем, рассказавший «султану Запада» об учении Абд аль-Ваххаба, в самом простом изложении укладывающемся в формулу «Одна власть, одна вера, одно государство». Только Коран, только сунна, только шариат, - и никаких местных наслоений, никаких лишних поборов, никакого «культа святых», ибо пережиток многобожия, да и вообще, никаких братств и никаких адатов.

Султана такая инновация воодушевила, ближнему кругу его все понравилось, и уже в 1811-м эмиссары «Аль-Каиды», своего рода общественного движения за ускорение и перестройку под эгидой администрации султана, разъехались по всей стране, отменяя «мусемы», - праздники в честь региональных святых, - упраздняя не соответствующие Корану местные налоги (что очень нравилось населению) и развозя по племена кади, знающих фикх назубок и готовых судить не по традиции, а по закону.

Но, поскольку всем было ясно, что без поддержки ширнармасс идея материальную силу не обретет, в народ пошли проповедники-ваххабиты, ясноглазые, чистые духом демократы, играючи побивающие полуграмотных марабутов в коранических дискуссиях, собиравших тысячные аудитории. Их слушали, ими восхищались, они становились популярны, - и в конце концов, справедливо узрев в происходящем не дешевый треп, но реальную угрозу лучшему в мире порядку, марабуты братств и каиды племен приказали своим не умеющим ослушаться рабам седлать коней «во имя посрамления безбожников и богопротивного султана».

Грянула жесточайшая война, затянувшаяся на целых десять лет, до октября 1822, когда в невероятно тяжелом (30 тысяч только убитыми с обеих сторон) генеральном сражении при Марракеше поборники , «ислама с человеческим лицом», выстояв более суток, все-таки проиграли, что сразу показало всем сомневающимся, на чьей стороне Аллах, а кого нужно выдавать новым властям.

Досталось всем. Мулай Слиман, попав в плен, был принужден отречься от престола, а через несколько недель удавлен (или, как официально сообщили, «скончался от печали и стыда»). Причастность к «Аль-Каиде» и пропаганду «богомерзкого учения еретика и подстрекателя Абд аль-Ваххаба» официально объявили «преступлением против Аллаха», ваххабитам, отказавшимся отречься от своих заблуждений, публично рубили головы, а новый султан Мулай Абдаррахман, сын несчастного прораба перестройки, отменил все отцовские реформы, официально объявив старый порядок (беспорядок?) «земным отражением Рая», с чем все, вне зависимости от тайных соображений, согласились.

Вот только с таким трудом достигнутый общественный консенсус оказался продуктом второй свежести. На внутреннем рынке возрожденные духовные скрепы еще как-то работали, но жизнь после масштабного кровопускания во имя Идеи легче не стала, напротив, разруха оказалась такой же, как сто лет назад, - а между тем, к Марокко все внимательнее присматривались освободившиеся от «наполеоновской» докуки европейские державы.

Рост производства породил идею «свободы торговли», рост населения повлек дефицит продовольствия, зерна, мяса и прочих товаров, которых в один момент не импортозаместишь, да и географическое положение Марокко, - как-никак, перекресток важнейших морских дорог с уникально удобным выбором заливов под базы, - очень привлекало. А в те времена, если европейцев что-то очень привлекало, они умели быть настойчивы, - и «махзен», сидящий на поводке у марабутов, инстинктивно стремясь забиться в норку, начал отбрыкиваться, надстраивая «великую марокканскую стену».

В новых условиях даже старая политика «закрытых дверей» стала роскошью и вольнодумием на грани вольтерьянства. Политику изоляции, как пишет Абд аль-Азиз Амин, «возвели в ранг краеугольного камня». Даже вольнодумные ваххабитские улемы Мулай Слимана, внутри Марокко открытые всему светлому и прогрессивному, говоря про проклятый зарубеж, убеждали владыку, что именно торговля с «кафирами», развращая правоверных и побуждая их к лености, стала главной причиной обнищания страны, - и султан верил. Потому что, в самом же деле, беспредел европейцев на море, где они ловили и вешали пиратов, наносил бюджету тяжелейший ущерб.