Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

В Берлине заинтересовались. Никаких конфликтов с Лондоном никто, конечно, затевать не стал, да Бисмарк бы такого и не допустил, но ценность Озер была очевидна, и ситуация в Межозерье была постоянной темой в СМИ, тем паче, что влиятельные круги Баварии раскрутили кампанию «защиты католиков Буганды, чьи гражданские права и свободы нарушают протестанты». Совсем еще недавно изображаемый, как «людоед», «кровожадный дикарь» и «черный Нерон», Мванга ненавязчиво преобразился в «доброго католика, черного Готфрида Бульонского, защищающего интересы Европы от махдистов», - а к тому же, по берлинским редакциям метался Карл Петерс, «непристойно вереща» (определение очевидца) на тему «Все пропало, Бисмарк слил, кайзер введи войска», - и Лондон это напрягало. Затянувшееся шоу нужно было как-то завершать.

Знакомьтесь: Фредерик Лугард. Прошу любить или хотя бы жаловать. Позже генерал, лорд, губернатор Нигерии, а пока что всего лишь обычный капитан, хотя и с заслугами, командированный на службу в ИБАК. Яркая фигура из ярчайшей когорты гордонов и эминов, «сделавших» для Британии полмира. И совершенно не «размазня» вроде Джексона, пытавшегося убеждать, но отступавшего, если убеждать не получалось.

18 декабря 1890 он, сопровождаемый «небольшим эскортом» (более 200 солдат Компании и шесть «максимов») прибыл в Мвенго и, отказавшись от отдыха, потребовал аудиенции, в ходе которой сообщил Мванге, что убеждать его ни в чем не намерен. А просто предлагает подписать Акт о протекторате плюс договор об «исключительных правах» ИБАК на Буганду. Но никакого давления. Уважаемый партнер может думать хоть день, хоть два, даже неделю, но в случае отказа разговоров не будет, а гость уедет в Буньоро, где Кабарега не откажется от союза с «людьми Вдовы» и заодно от половины Буганды.

Как видите, очень конкретно. И действенно: ровно через неделю, 26 декабря, кабака, послав гонца к немцам и получив сожалеющий отказ, подписал все. Однако втайне продолжал гнуть свою линию, уже не скрывая отчаяния, но все еще на что-то надеясь. «Пусть будет что будет, - криком кричат строки послания кайзеру, - если уж в Европе договорились, мне нечего сказать, но я не хочу отдавать мой страну только англичанам. Приходите все, — немцы, французы, англичане, американцы, — живите, торгуйте, конкурируйте. Я хочу в цивилизацию, я готов стать, как белые во всем, что белым нужно, но на равных. Дайте нам жить, как при тридцати трех кабаках, моих предках…».

То есть, как правильно подметил Лугард в отчете руководству, «пытался любой ценой вовлечь в наши дела другие державы, чтобы мы ослабляли друг друга. Это умно, это по-римски: Divide et Impera. Он очень неглуп, а кроме того, помимо наших немногочисленных друзей, тут мало кто хочет нас видеть; во всяком случае, король этого не хочет. Впрочем, у него есть на то причины».

И да, причины были. Если раньше в стране была хотя бы какая-то, пусть хрупкая видимость двоевластия, то с появлением Лугарда, очень четко расставившего акценты, Аполло Каггва вообще перестал обращать внимание на главу государства. Официально демонстрируя положенное восхищение и даже больше того, - на публичных церемониях он вместо положенного преклонения колен падал ниц и целовал сандалии монарха, - в повседневной жизни катикиро вел себя так, словно монарха не было.

По крайней мере, в политике. Сам решал, с кем встречаться Мванге, а с кем нельзя, сам распределял высшие государственные должности, сам занимался армией и финансами, - и в конце концов, в народе заворчали, что-де негоже обычному бами становиться кабакой, но на мнение улицы Каггва не обращал внимания. Ни в коем случае не самодур, он ценил умных людей, не боялся критики, принимал дельные советы, - но выше своего мнения ставил только мнение представителя Англии, как Лугарда, так и всех его преемников.

Ни в коем случае не будучи при этом марионеткой (или, как называл его Мванга, «катикиро Лугарда»): он просто раз и навсегда выбрал путь и шел по нему, будучи абсолютно уверен в своей правоте, и белые это понимали, а понимая, ценили. Недаром же дружба с будущим лордом и генералом завязалась надолго (они тепло переписывались), и недаром со временем Каггва, сохранивший свой пост аж до 1926, удостоился дворянства, а затем и рыцарского звания, став первым африканцем с титулом «сэр».

Мванга в таком раскладе становился лишним. Очень нужным для картинки, ибо народ без священного вождя жизни не понимал, но ни центом больше, - и очень страдал. В какой-то момент он даже попытался поговорить с катикиро начистоту, но тот его просто не понял. «Он говорит, - писал Каггва «другу Лугарду», - что думает вовсе не о власти, а хочет, чтобы Буганда была сама по себе, ни от кого не завися. Однако на вопрос, что плохого видится ему в том, что Буганда будет под защитой англичан, будет у них учиться и становиться сильнее, умолкает, не имея что сказать. Право, лучше было бы, начни он снова курить гашиш!».

Вероятно, так, в самом деле, было бы лучше, но кабака считал иначе, и осознание того, что он никому не нужен, его мучило. Берлин, на который он не без участия миссионеров чуть ли не молился, ничем помочь не мог, Париж даже не отозвался, Леопольд, король «Свободного Государства Конго», отозвался, но исключительно изъявлением готовности покупать слоновую кость, - а больше писать было и некому. Да и верить тоже.

Кроме, конечно, католиков: они, сознавая, что теряют всякое влияние, жались к кабаке, видя в нем последнюю опору. Да и он, общаясь с ними, находил понимание и поддержку, понемногу склоняясь к тому, что, видимо, христианство правильно только в их версии. Отголоски таких настроений отчетливо слышны в письме Папе Римскому:

«Я был владыкой, а стал рабом. Я – кабака, сын Мутесы, величайшего из владык, потерял все. Теперь я надеюсь лишь на то, что мою бедную страну не отдадут мусульманам, причинившим ей много зла, а моим непокорным подданным не позволят унижать меня еще хуже. Я слышал о Вас, человеке, стоящем выше всех монархов мира, и я умоляю Вас помочь нам так, как Вам будет угодно, и я верю, что Господь всемогущий попустит Вам не пренебречь нашей бедой. Но если Вы не откликнетесь на мой просьбу, мы, - я и мой народ, - готовы умереть».

Это уже, согласитесь, почти на грани. Возможно, мудрый Мутеса нашел бы приемлемый выход из такой ситуации, но Мванга был просто Мвангой, и на осторожные намеки католиков, - дескать, пока не поздно, нужно что-то предпринимать, - почти не реагировал. О чем Каггва от осведомителей, которые у него были всюду, прекрасно знал, но его волновала не столько позиция кабаки, сколько то, что католики начинают становятся опасны.