Иван Филиппов - Записки о «Третьем рейхе»

Еще накануне захвата Австрии Гитлер с циничной откровенностью сформулировал в своей речи 20 февраля 1938 г. в рейхстаге захватническую программу по отношению к соседним странам. Он сказал, что в двух соседних с Германией государствах — Австрии и Чехословакии — в результате «насильственных договоров» оказалось 10 млн. немцев и что против их воли им препятствуют объединиться с империей. В тот день, когда германские войска вступали в Вену, Геринг заверял чехословацкого посланника в Берлине Мастни в том, что вступление в Австрию является не чем иным, как «семейным делом», и что по отношению к Чехословакии Германия будет проводить политику всестороннего улучшения отношения между странами. Но спустя два месяца после расправы с Австрией Гитлер дал указание по армии готовиться к разгрому Чехословакии военным путем. Попытки чехословацкого правительства решить с гитлеровскими властями проблему судетских немцев на основе соглашения ни к чему не привели. Гитлер шел напролом. В своей речи на съезде НСДАП [3] Сокращенное название национал-социалистской германской рабочей партии. в Нюрнберге 12 сентября 1938 г., объявляя чехов непримиримыми врагами, он заявил, что «не потерпит дальше угнетения немцев в Чехословакии».

На запрос президента Чехословацкой республики о позиции СССР Советское правительство 20 сентября 1938 г. ответило, что СССР, согласно договору, окажет надлежащую и действенную помощь Чехословакии.

Сломить волю чехословаков Гитлеру помогают правительства Англии и Франции, которые уговаривают пражское правительство согласиться с требованиями Гитлера на оккупацию Судетской области. 26 сентября Гитлер в своей речи в берлинском Дворце спорта, чтобы успокоить Англию и Францию, клятвенно заверял их, что его интересует не Чехословакия, а только вопрос немецкого меньшинства в этой стране. «Это является последним территориальным требованием, которое я выдвигаю в Европе», — сказал Гитлер.

Спустя три дня, 29 сентября, в Мюнхене состоялась позорная сделка с Гитлером, в которой приняли участие Англия, Франция, Италия. За их спинами стояли США, поощрявшие заигрывание этих стран с Гитлером. Участвовавшие в совещании с Гитлером Чемберлен и Даладье санкционировали захват Германией чехословацкой территории.

Возмущение народных масс Европы и во всем мире гитлеровской расправой с Чехословакией и угрозой захвата Польши, призывы общественности к созданию антифашистского фронта и обузданию фашистского агрессора становились все более настоятельными. Правительства Англии и Франции повели сложную дипломатическую игру, стремясь внешне продемонстрировать перед миром свое стремление к сдерживанию германской агрессии. Весной 1939 года Англия и Франция заявили о своей готовности оказать помощь Польше в случае угрозы со стороны Германии. К радости всех сторонников мира и антифашистов правительства этих стран согласились на переговоры о сотрудничестве с СССР в связи с растущей угрозой войны со стороны Германии, пытаясь представить этот свой шаг как серьезное намерение воспрепятствовать дальнейшим агрессивным планам Гитлера.

Я еще работал на Никитском бульваре в ТАСС, когда стали поступать с переговоров, которые начались в Москве, сведения о том, что западные партнеры начали двусмысленно себя вести. Все более заметными становились их расчеты на то, чтобы не связывать себя никакими обязательствами с СССР и в случае гитлеровского броска на Восток оставить Советский Союз один на один с агрессором. Советское правительство предпринимало титанические усилия для разъяснения своим партнерам по переговорам опасности для их же собственных интересов и для всего европейского населения проявляемой ими нерешительности и уклончивости. Оно призывало англичан и французов со всей серьезностью пойти на принятие эффективных мер для пресечения новых агрессивных планов Гитлера.

Прервать московские переговоры правительства Англии и Франции не решались, поскольку тайные торги, которые они одновременно вели с представителями фашистской Германии, не давали им необходимых результатов. Поэтому они стремились затянуть переговоры в Москве, а затем и вовсе сорвать их.

Разлад на переговорах в Москве ободряюще действовал на Гитлера, который рассматривал англо-французскую позицию как своего рода поощрение к новым авантюрам. И не случайно 22 марта по его приказу была произведена оккупация Мемельской области. Однако германское правительство проявило серьезное беспокойство по поводу московских переговоров и принимало меры к тому, чтобы не допустить возможности соглашения между тремя державами.

С первых дней пребывания в Берлине мне бросилось в глаза нечто необычное в германской политике по отношению к Советскому Союзу. Мы издавна уже привыкли к брехливому антисоветскому тону германской прессы, к разгульному разносу всего, что делается в Советском Союзе. И вот те же газеты, которые еще совсем недавно задавали тон в антисоветщине, вдруг как бы прикусили языки. Более того, такие «ударные» фашистские органы, как «Фёлькишер беобахтер», «Националь цайтунг», начали печатать более сдержанные корреспонденции немецких журналистов из Москвы и даже давать в изложении информацию ТАСС. Во многих газетах исчезли специальные антисоветские «разоблачительные» подборки.

При первых моих контактах с немцами последние не скрывали своего повышенного интереса к приезду корреспондента ТАСС в Берлин. Такое, я бы сказал, «доброжелательное» отношение ярко проявилось во время моих первых официальных визитов в государственные учреждения. По существующему у немцев протоколу для иностранных журналистов я должен, прежде чем появиться на пресс-конференции, быть представлен в МИД и в министерстве пропаганды, где ежедневно проводились встречи инкоров.

9 мая мы вместе с временным поверенным в делах СССР советником Астаховым направились на Вильгельмштрассе [4] На Вильгельмштрассе помещалось министерство иностранных дел. Поэтому выражение «на Вильгельмштрассе» служило условным обозначением министерства иностранных дел. . В МИД нас принял заместитель начальника отдела печати Браун фон Штумм. Мрачный с виду человек, не расположенный, казалось бы, от природы к приветливости и вежливости, встретил нас у двери своего кабинета наигранно весело. Он любезно предложил кресла, стоявшие у маленького столика, на котором лежала коробка сигар. Штумм пустился с ходу в оживленную беседу. Говорил он хриплым, надломленным голосом, и мне стоило большого напряжения улавливать смысл его речи. Он спрашивал меня, как я доехал до Берлина, не огорчили ли меня пограничные таможенники— «эти по природе и по профессии придирчивые люди»,— предусмотрительно делая на всякий случай эту оговорку. И он был явно доволен моим высказыванием о том, что немецкие таможенники даже не проявили интереса к содержимому моего чемодана.