Питер Франкопан - Первый крестовый поход: Зов с Востока

При этом, учитывая отношения между двумя правителями, историки признают, что в начале 1090-х Алексей I отправил графу Фландрии некое письмо. Вероятно, существовал оригинальный документ, отправленный из Константинополя, ставший основой для письма, которое сохранилось, пусть только в переводе и украшенное яркими подробностями {226} 226 См., напр.: M. de Waha, 'La lettre d'Alexis Comnène à Robert Ier le Frison', Byzantion 47 (1977), pp. 113–25; J. Shepard, 'Aspects of Byzantine attitudes and policy towards the West in the 10th and 11th centuries', Byzantinische Forschungen 13 (1988), pp. 106–12. . Судя по стилю и языку, письмо было написано на латыни, да и мысли о политике и дипломатии, несомненно, западные, а не византийские по стилю.

Однако все это не значит, что документ представляет собой фальшивку. Как мы видели, в конце XI века в Константинополе проживало много выходцев с Запада, включая тех, кто был близок к императору. Следовательно, тон письма и идеи, высказанные в нем, легко могли быть отражены как иностранцем, жившим в столице империи, так и автором, писавшим его после Первого крестового похода. Больше всего в документе поражает то, что почти все сказанное в нем совпадает с описанием новой ситуации в Малой Азии, которое можно составить на основе других источников той эпохи. В письме Роберту Фландрскому тоже говорится об осквернении храмов в начале 1090-х годов. Нам это уже известно из других источников: «Святые места оскверняются и разрушаются бесчисленными способами, и угроза еще худшего довлеет над ними. Сможет ли кто-нибудь не горевать об этом? У кого это не вызовет сострадания, когда он услышит об этом? Кого это не приведет в ужас? И сможет ли кто-нибудь не обратиться к молитвам?» {227} 227 Hagenmeyer, Epistulae, p. 132. В письме содержатся описания жестокостей, чинимых турками, которые в очень многих деталях совпадают с описаниями в других источниках: «Благородных матрон и их дочерей, лишенных всего, насилуют одну за другой, как животных. Некоторые [из нападавших] ставят девственниц перед их матерями и заставляют петь дурные и непристойные песни до тех пор, пока не заставят отдаться… мужчин всех возрастов и сословий, мальчиков, юношей, стариков, дворян, крестьян, и, что еще хуже и горестнее, священнослужителей и монахов, и, несчастье из несчастий, даже епископов осквернили содомским грехом, и теперь за границей кричат о том, что один епископ поддался этому отвратительному греху» {228} 228 Ibid. .

Конечно, Алексею I имело смысл обратиться к Роберту Фландрскому, ведь он уже получил от него поддержку в качестве пятисот всадников. Император рассчитывал на дальнейшую помощь – характером граф напоминал византийского императора: он был аскетичен, религиозен и прагматичен. Хотя многие пренебрежительно отметали жуткие описания ситуации на Востоке как неправдоподобные, многое указывает на то, что, письмо действительно отражает катастрофическое положение, в котором оказалась Византия. Даже мрачное замечание о том, что, «хотя я император, я не могу найти путь решения проблемы или получить подходящий совет, но всегда спасаюсь бегством перед лицом печенегов или турок», вполне уместно в момент, когда один из самых высокопоставленных клириков империи может публично заявить, что Господь оставил Алексея {229} 229 Hagenmeyer, Epistulae, p. 141; John the Oxite, pp. 37–47. . Психологическое состояние «осажденной крепости», которое воцарилось в Константинополе, очень хорошо отражается в письме.

Отзыв фламандского гарнизона из Никомедии, скорее всего, не был единственной причиной захвата города турками, но свою роль он сыграл. Вскоре после разгрома печенегов в 1091 году византийцы предприняли серьезные меры, чтобы освободить город и отогнать турок с территорий, прилегающих к столице. Собрав многочисленную армию, Алексей I сумел отвоевать территории вплоть до протоки Святого Георгия (то есть до Никомедийского залива). В конце концов был освобожден и сам город. Византийцы сразу приступили к восстановлению городских укреплений, чтобы воспрепятствовать его легкому захвату в будущем. Напротив Никомедии была построена крепость. Она должна была обеспечить городу дополнительную защиту, но в случае повторной потери Никомедии она помогла бы византийцам отбить город. Кроме того, началось строительство гигантского рва, опять же для защиты Никомедии. Эти действия указывали на отчаянное положение империи в начале 1090-х годов: вместо того чтобы отвоевывать захваченные турками территории в Малой Азии, Алексей I тратил все силы на удержание небольших владений, остававшихся под его контролем {230} 230 Анна Комнина. С. 274–275. .

Восстановление укреплений вокруг Никомедии заняло полных шесть месяцев. Одновременно власти предпринимали попытки уговорить ее жителей оставить «пещеры и ямы в земле», в которых они прятались во время нападений Абу'л-Касима, и вернуться в город. Их упорное нежелание возвращаться заставляло предположить, что многие не верили в то, что власть Византии вернулась навсегда {231} 231 Shepard, 'How St James the Persian's head was brought to Cormery', p. 299. .

Одновременно ухудшилась ситуация на западном побережье и островах в Эгейском море. При этом хронология событий, указанная в «Алексиаде», опять оказывается не заслуживающей доверия. В собрании документов, авторство которых приписывают монаху по имени Христодул, говорится об эскалации турецкой угрозы. Христодул имел высокопоставленных друзей и покровителей. Мать императора Анна Далассина помогла ему получить земельные участки и налоговые льготы на имущество на расположенных в Эгейском море островах Кос, Лерос и Липсос, где Христодул планировал построить храмы. Поддержка со стороны Анны позволила ему получить личное разрешение императора на основание в 1088 году монастыря Святого Иоанна на острове Патмос {232} 232 Miklosich and Müller, 6, pp. 19–21, 34–8, 42–4, 57–8, 81. .

Однако в начале 1090-х годов основной проблемой для Христодула и других монахов на этих островах стало не получение налоговых послаблений, а спасение собственной жизни. Нападения турецких пиратов вынудили их предпринять срочные меры по укреплению своих поселений. На Патмосе, Леросе и Липсосе были построены небольшие крепости, призванные защищать общины, но вскоре стало понятно, что Христодул ведет неравную борьбу {233} 233 Ibid., pp. 84–90. . Монахи из боязни попасть в плен к туркам бежали, а весной 1092 года сдался и сам Христодул. Он уехал на остров Эвбея, где умер через год. В дополнении к своему завещанию, написанному незадолго до смерти, Христодул говорит, что покинул Патмос последним и что постоянные нападения «агарян, пиратов и турок» сделали жизнь там невозможной {234} 234 Ibid., p. 81. .

В течение нескольких последующих лет положение на островах в Эгейском море и на западном побережье Малой Азии почти не изменилось. Хотя Анна Комнина пренебрежительно отзывалась о Чака-бее, высмеивая его как фигляра, который расхаживал по улицам Смирны в сандалиях, похожих на императорские, и намекая на то, что с ним можно справиться легко и быстро, в реальности дела обстояли совсем по-другому {235} 235 Об обуви турок см.: Анна Комнина. С. 244 и сл. . В 1094 году Федор Кастрисиос, назначенный смотрителем монастыря Святого Иоанна на Патмосе после смерти Христодула, понял, что у него нет другого выбора, кроме как уйти с этой должности. Он сказал, что вынужден поступить так, потому что не в состоянии выполнить ни одну из своих обязанностей: постоянные нападения турок в восточной части Эгейского моря не позволяли ему даже достичь острова, не говоря уже о том, чтобы присматривать за монастырем {236} 236 Miklosich and Müller, 6, pp. 82–3. .