Коллектив авторов - Девушки на выданье. Бал дебютанток

Вечер прошел в общих разговорах, в расспросах о Финляндии, одним словом, было очень оживленно, благодаря Мятлеву, который смешил всех запасом своих фарсов. За ужином, когда подали шампанское, Шернваль выпил за мое здоровье, пожелав мне счастливого пути и скорого возвращения.

Только что я взялась за бокал, чтоб ответить или, вернее, поблагодарить, он обратился к Паткулю и отчеканил громогласно: «Пью за твое здоровье, пожелав тебе полного успеха и счастия!».

Не дотронувшись до краев своего бокала, я поставила его на место. После ужина он подошел спросить, за что я так грозно посмотрела на него и не ответила на предложенный тост. Я только могла сказать, что была поражена его бестактностью: пить за мое здоровье и тут же обратиться к Паткулю с разными пожеланиями, когда между нами нет ничего общего; это было в отношении меня крайне неделикатно и неуместно. Он был сконфужен, извинился, говоря, что никак не думал, чтоб я могла принять это к сердцу.

На следующий день приехал Паткуль с визитом. Узнав из разговора отца, что мы на другой день едем в Кронштадт, он предложил довезти нас на тройке, вероятно, предполагая, что если отец согласится, то и меня возьмут в сани; но отец отказался ехать в открытом экипаже.

В назначенный для нашей поездки день Паткуль приехал рано утром, надеясь склонить отца, но предложение его было отклонено и на этот раз. В скважину слегка отвернутой шторы я видела, как он в убранных коврами санях на щегольской тройке, звеня бубенчиками, проскакал мимо дома, заглядывая в окна, в которых сквозь спущенные шторы никого не было видно.

За нами заехала tante Nathalie в четырехместной наемной карете; на запятках красовался огромный тюк сена для прокормления лошадей на сутки.

День был морозный, снег сильно скрипел под колесами. С моей стороны окно было спущено, а в другое ничего не было видно, так сильно оно обледенело. Заворачивая на Английскую набережную, я издали увидела всадника, догонявшего нас на сером коне. Какое-то внутреннее предчувствие шептало мне: «это он», и я не ошиблась. Подъехав и поздоровавшись с нами, он проводил нас до самого взморья. Когда мы проехали по льду версту или две, мне послышался конский топот: это был Паткуль, который вернулся, чтоб узнать, когда мы приедем обратно. Желая, чтоб Паткуль, который был в одном сюртуке, уехал скорее, я поторопилась ответить за отца, который как-то медлил, что мы приедем на следующий день к двум часам.

Тетушка и дядя Ивановы, не видевшие нас еще с приезда в Петербург, обрадовались нам; tante Nathalie была родная сестра tante Vera.

Пошли расспросы о всем, что я видала, о вынесенных мною впечатлениях из большого блестящего света, о том, как веселилась, но вдруг дядя, с улыбкой и покачав головою, спросил, почему я скрываю, что за мной сильно ухаживает один молодой адъютант, кажется, прибавил он, Паткуль, что слух этот дошел и до них, и спросил при этом, нравится ли он мне. Я вся вспыхнула! В ответе моем, что не делаю никакого различья между ним и другими, потому что все одинаково любезны со мной, я, признаться, на этот раз была не откровенна.

Вечером мы все отравились в офицерское собрание, на котором почти исключительно были моряки, большею частью мне знакомые. Там я чувствовала себя в своей среде; оно и понятно, ведь с детства я вращалась в обществе моряков. Провела время на вечере я очень приятно. Надо отдать полную справедливость морским офицерам; они умели принимать у себя с таким радушием, что в обществе их никто из приглашенных не чувствовал себя чужим, и все сливались как бы в одну семью.

После долгого времени мне пришлось встретиться там с адмиралом Ф. Ф. Беллинсгаузеном и женой его Анной Дмитриевной, которой я восхищалась с детства. Домой мы вернулись довольно поздно. Утром я проснулась от разговора в соседней комнате между отцом и тетушками. Услышав имя Паткуля, я стала прислушиваться.

Тетушки советовали отцу положить конец его ухаживанью; он слишком молод, говорят, ветрен, и, как это часто бывает в большом свете, молодежь ухаживает для препровождения времени, а с моей пылкой, экзальтированной натурой я могу полюбить его серьезно, и если он не имеет намерения жениться на мне, то обманутая надежда может очень повлиять на мое здоровье. Отец старался успокоить их, утверждал, что, положа руку на сердце, он не заметил, чтоб я отличала Паткуля от других.

Я кашлянула в доказательство, что проснулась, вскочила, оделась живо, вышла веселая в столовую. Поздоровавшись со всеми, налила себе чай, не показывая вида, что услышала разговор.

Возвращение из Кронштадта. – Встреча с Паткулем. – Разговор с отцом. – Бестактность полковника. – Неожиданная отсрочка нашего отъезда из Петербурга. – Первая пахитоса. – Рассказы Паткуля про царскую фамилию. – Пожар Зимнего дворца. – Собачка фрейлины Бороздиной. – Кусочек лимона. – Стихи Мятлева. – Разговор с ним. – Представление отца наследнику цесаревичу. – Разбитый мундштучок. – Предложение Паткуля. – Объяснение с ним. – Мое согласие. – Отъезд из Петербурга

Простившись, мы уехали из Кронштадта. Подъезжая к столице, я услышала, как ямщик сказал: «Они здесь, вон с той стороны окно спущено». Тетушка по глухоте, а отец за скрипом колес не слышали разговора ямщика и, увидев меня раскрасневшейся, спросили, не холодно ли мне и не поднять ли окна.

В эту минуту подъехал Паткуль, поздоровался, сказал, что караулил нас на взморье целый час, думал, что прозевал нас, подъехал сначала со стороны поднятого окна, сквозь которое ничего не было видно, и только благодаря ямщику узнал, что это мы. Тут отец, конечно, догадался, что я раскраснелась не от холода, а совсем от другой причины.

Высадив tante Nathalie у подъезда дома, где она с отцом своим, а моим дедом, Спафарьевым, остановилась, мы поехали к себе в сопровождении милого всадника. У подъезда он соскочил с лошади и, держа ее одной рукой, другою открыл дверцы и помог нам выйти из кареты. Должно быть, отец был так наэлектризован советами тетушек, что, поблагодарив Паткуля, не пригласил его войти. Это было не только невежливо, но даже бесчеловечно; я не вытерпела и напомнила отцу, чтобы он попросил его войти отдохнуть и обогреться, а человеку приказала поводить и подержать лошадь.

Когда мы вошли в гостиную, отец, устав сидеть в продолжение двух часов, прислонился к столу у зеркала и стоя разговаривал с гостем; тогда я попросила позволения пойти снять шляпу, сказав, что вернусь сейчас. Это был один предлог, шляпа вовсе не мешала мне; но надо было во что бы то ни стало вызвать тетушку Траверсе, познакомить ее с ним, чтобы она, по крайней мере, посадила его, сама же я не смела, раз что отец или не желал этого, или не догадался сам. Тетушка сейчас же вышла вместе со мной, я представила ей Паткуля; он поцеловал ей руку, не подозревая, что это та самая особа, у которой он поцеловал руку в маскараде и которая так добродушно выдала меня.