Соломон Волков - Большой театр. Культура и политика. Новая история

Луначарский знал, о чем он говорил.1 июля1925 года в газете “Правда” появилось произведшее впечатление разорвавшейся бомбы постановление Политбюро “О политике партии в области художественной литературы”. Оно было подготовлено Николаем Бухариным и Луначарским, но, что заслуживает особого внимания, было поддержано самим Сталиным.

Хотя речь в этом постановлении шла в основном о литературе, оно, несомненно, задавало параметры существованию всей советской культуры. Для Большого театра особое значение имел тезис о том, что партия “должна всячески бороться против легкомысленного и пренебрежительного отношения к старому культурному наследству…” Как ответ Главреперткому прозвучало следующее заявление: “Партия должна всемерно искоренять попытки самодельного и некомпетентного административного вмешательства в литературные дела…” Это был самый либеральный документ такого рода за всю историю советской власти.

Обыкновенно публикация этого постановления Политбюро рассматривается как личный триумф Бухарина, Луначарского и присоединившегося к ним Троцкого. Забывают о том, что без согласия Сталина подобный документ не смог бы появиться на свет.

Историков смущает, что либеральные установки этого текста вступают, казалось бы, в противоречие с тем, что принято считать сталинской позицией в вопросах культуры – жесткой, безапелляционной, догматичной.

Но Сталин как распорядитель культуры был много сложнее. В отличие от Ленина, интеллигента по рождению и образованию, который тем не менее воспринимал многие явления классической культуры как враждебные и вредные для дела революции, Сталин к старой культуре сохранял неизменный пиетет. Будучи неофитом-самоучкой, в высокой культуре прошлого он видел нечто нужное и полезное в деле воспитания “нового советского человека”.

Вслед за Лениным Сталин рассматривал культуру как полезный пропагандистский инструмент, но использовал его с гораздо большей последовательностью и размахом.

В этом Сталин следовал примеру Николая I. Думается, что для Сталина это было скорее сознательной тактикой. Однако, выдвигая на первый план таких русских монархов, как Иван Грозный и Петр I, Сталин никогда публично не вспоминал о Николае I.

Скорее, наоборот: в советские годы Николаю I доставалось больше всех, его обвиняли во всех смертных грехах. Мне думается, что в этом проявлялась столь характерная для Сталина скрытность: ему вовсе не хотелось явно указывать на своего предшественника в деле управления культурой.

Есть здесь и еще один момент. Сталин словно вступал в соревнование с Николаем I, державшим под личным наблюдением и контролем таких титанов, как Пушкин, Глинка и Гоголь.

Это особенно заметно в случае с Пушкиным. Санкционированное Сталиным в 1937 году беспрецедентное празднование пушкинского юбилея, когда “имя поэта присваивалось колхозам, заводам, школам, улицам, паркам, площадям, самолетам, кораблям и театрам”, а тираж его сочинений за два года составил девятнадцать миллионов экземпляров, впервые превратило поэта в “наше все” [371].

Как и Николай I, Сталин стремился к установлению личных контактов с теми деятелями культуры, которых он считал выдающимися фигурами своего времени. Известна его многолетние неформальные отношения с Максимом Горьким, которого Сталин, искусный манипулятор, объявил первым классиком социалистического реализма. Изданная переписка Сталина с Горьким – одно из многих тому свидетельств.

Чрезвычайно занимательным и поучительным чтением является переписка Сталина с Михаилом Шолоховым, другим советским классиком. (Он единственный из этой когорты стал нобелевским лауреатом в 1965 году.) С Шолоховым Сталин, как известно, также встречался неоднократно.

Для специальных бесед к Сталину в Кремль вызывались великие кинорежиссеры Сергей Эйзенштейн и Александр Довженко.

Широко известны три телефонных звонка Сталина – писателю Михаилу Булгакову в 1930 году, поэту Борису Пастернаку в 1934-м и композитору Дмитрию Шостаковичу в 1949 году.

Мы знаем, что Булгаков и Пастернак размышляли об этих телефонных разговорах и рефлексировали по их поводу до конца своей жизни. Переиграть Сталина удалось только казавшемуся хрупким и запуганным музыканту Шостаковичу: он добился снятия запрета на исполнение своей музыки и опусов своих друзей.

Сейчас нелегко прикинуть, какое в точности количество деятелей советской культуры Сталин держал под личным контролем; предположительно, их было не менее тысячи.

Сталин старался быть в курсе всех значительных событий текущей художественной жизни: исправно посещал театральные премьеры, смотрел все новые художественные кинофильмы и большинство документальных, внимательно следил за новинками художественной литературы, а художественно-литературные журналы читал – или по крайней мере просматривал – от корки до корки (об этом свидетельствуют его многочисленные пометки на полях сохранившихся журнальных экземпляров).

Другой вопрос, как Сталин использовал все эти накопленные обширные познания. Он был несравненно более жестоким правителем, чем Николай I, которого в сталинские годы повсеместно поносили как Николая Палкина и душителя русской свободной мысли.

Да, Николай I повесил пятерых мятежников-декабристов и жестоко расправился с остальными участниками декабристского восстания. А в годы его властвования погибли на дуэлях Пушкин и Лермонтов, и это трагическое обстоятельство сталинскими пропагандистами вменялось царю в личную вину.

В сталинское время репрессировали по политическим обвинениям – как правило, сфабрикованным – неизмеримо большее количество людей, миллионы (историки всё еще спорят о точных цифрах).

В сталинскую эпоху кончили жизнь самоубийством великие поэты Сергей Есенин, Владимир Маяковский и Марина Цветаева, погиб в лагере Осип Мандельштам. Были расстреляны такие титаны, как писатель Исаак Бабель и режиссер Всеволод Мейерхольд. Этот список огромен и ужасен, не будем продолжать его; он всегда будет читаться с содроганием.

Ущерб, причиненный Сталиным советской культуре, огромен. Но понимание и признание этого неоспоримого факта не снимает с историков обязанности изучать механизм сталинской политики в области культуры во всей его сложности. Только такой метод может помочь представить полную картину его функционирования.

Без этого понимание периода с 1924 до 1953 года и далее (поскольку сформированные Сталиным культурные формы и институции продолжали действовать до 1991 года) будет неполным и однобоким.

Как сказал Хосе Ортега-и-Гассет: “В истории любое преодоление предполагает необходимое условие: нужно поглотить то, что следует превзойти, и нести в себе то, что мы хотим покинуть”.