Ирина Осипова - «Шпионы Ватикана…» [О трагическом пути священников-миссионеров: воспоминания Пьетро Леони, обзор материалов следственных дел]

Порой кажется, что над нами два хозяина: один сочувствующий, другой кровожадный, но только всегда побеждает второй, а первый бессильно уступает.

В северной части лагеря, за кипятильней с раздаточной стоит самая большая и приятная постройка, где расположены кухня и столовая. Столовая состоит из четырех помещений: одно из них больше похоже на коридор с несколькими грубо сколоченными столами; два помещения выглядят прилично, там, как в ресторане, стоят столики, покрытые клеенкой; четвертое, прибранное получше, предназначено для стахановцев. В последних трех помещениях стены украшены репродукциями известных картин и несколькими оригинальными картинами: имеется, к примеру, плохая копия «Трех богатырей»; но основной жанр картин — пейзажи и натюрморты.

Не думаю, что у заказчиков и авторов картин были злые намерения, но от этой живописи заключенным делалось не веселее, а тоскливее, потому что напоминало о том, что они считали утраченным навсегда. Остро ощущался контраст: между прекрасными видами и бившим в нос запахом капусты, ячменя и овса; между нарисованными пейзажами и грязными сугробами, созерцаемыми по многу месяцев подряд; между роскошной растительностью на стенах и рахитичными кустиками за окном, которые робко зеленели всего несколько недель в году.

Столовая — самая высокая точка лагеря, отсюда вниз ведет широкая дорога, которая дальше соединяется с главной. Там, где они сходятся, стоит барак для заключенных с закрытой формой туберкулеза. Справа восемнадцатый барак, где по одну сторону находится продуктовый склад, по другую — вещевой; сюда мы приходим дважды в месяц за сахаром (27 грамм в сутки) и несколько раз в год за сезонной одеждой. По главной дороге в северо-западном направлении не увидеть ничего, кроме жилых бараков, затем дорога поворачивает под прямым углом и полого спускается по склону.

Западный угол в те годы был почти пуст: там увидишь разве что сани и подводы, а летом — несколько волов или коров, пасущихся на этом клочке тундры за колючей проволокой. Через несколько лет в этом западном углу лагпункта появится куча угля для отапливания бараков, а еще помещение для крупного рогатого скота, свинарник, крольчатник и теплица, где будут выращивать помидоры и огурцы (все это, однако, не для нас). А в 1952 году тут же рядом устроят футбольное поле. В южном углу прямоугольника, самом нижнем, кроме жилых бараков, находится еще так называемая малая зона, которую мы посетим позже.

А теперь познакомимся с моим, тридцать пятым бараком.

Старшим в бараке является староста; в моем бараке старостой был русский, хитрая бестия, отчасти вор, отчасти коммунист. В первый же день он сыграл со мной злую шутку: выдавая мне ватную фуфайку и штаны из каптерки, что было его обязанностью, он за это потребовал у меня шерстяные носки, которые я привез еще из Италии; носки были изношенные, но жадность его заела при виде заграничной вещи. Второй в иерархии — помощник по быту (помпобыту): он назначает новоприбывшему место на нарах, следит за чистотой и порядком в бараке, кормит людей, дважды в день проводит поверку; часто помощник по быту — главный хозяин в бараке, в этом случае он же заботится об обмундировании своих подданных.

Получая вещи из каптерки, надо внимательно следить, чтобы ничего не украли; инвентаризация государственного имущества, выданного зекам, проходит ежегодно, и если малейшей вещи не досчитаются, то высчитывают как за новую и по цене вчетверо большей. Пока зек не расплатится, ему не дадут на руки ни копейки денег, а со склада он будет получать обноски или совсем ничего. В 1948 году мне наконец удалось получить одеяло; через некоторое время, придя с работы, я его не нашел. Известил помпобыту, тот переговорил со старостой, но поиски окончились ничем.

Как быть? Если заявить о краже лагерному начальству, то, возможно, обвинят дневального по бараку, но, вероятнее, свалят на меня. Составят акт вещевого «промота» и заставят возмещать, как сказано выше: за одеяло из какой-то убогой ткани, такое куцее, что им можно было укрыть либо спину, либо ноги, но не то и другое вместе, начислят двести рублей долга. Так что я счел за благо промолчать и на много лет остался без одеяла. Три раза я проходил инвентаризацию, предъявляя чужое лишнее одеяло, пока добрый василианский священник из Закарпатья не добыл мне одеяло — это случилось в 1951 году.

Дневной отдых затруднен из-за постоянного входа-выхода бригад; лишь в нескольких бараках имеются три секции на три бригады. Обычно же барак это — помещение на сто-сто тридцать мест, поэтому всегда кто-то отдыхает, кто-то ходит, кто-то разговаривает, смеется, играет, шутит. Даже когда в нашем бараке уже не жили воры и тому подобная публика, беспокойная и уклонявшаяся от работы, всегда находились зеки, которые, отработав смену, а чаще просто не выйдя на работу или же выйдя и там пробездельничав, шумели в бараке, играли в карты, шахматы, шашки или домино [96] Игра в карты официально запрещена; в шахматы и шашки вроде бы игра тихая, но нервные люди не могут играть тихо. Домино — главное бедствие: игроки с силой бьют костяшками по столу, а проиграв, в наказание должны пять, десять… тридцать раз проползти на карачках под столом под хохот присутствующих. .

В бараках, где поспокойнее, все равно день и ночь люди уходят и приходят с работы, громко галдят, дневальные поднимают шум, моя полы, и орет московское радио, которое начинает трансляцию в шесть утра и заканчивает в два ночи с перерывом на час днем (а по субботам-воскресеньям — в три). Тот, кто работает в ночь, должен прерывать сон и идти на завтрак; кто приходит с работы в девять или десять утра, должен вставать на обед и, может быть, на ужин; только позднее ввели обед и ужин вместе.

Для отдыхающих днем неизменна побудка на поверку. Помощник по быту криком будит спящих, расталкивает, с замешкавшихся сдергивает одеяло. К появлению охранника все должны быть на ногах и в строю: пересчитывают раз или больше, если надо, потом можно опять ложиться. Но вряд ли удастся спокойно заснуть до сигнала, потому что поверка может повторяться до трех, четырех раз в течение часа или нескольких часов.

Есть и другие неудобства, за которые, правда, не отвечает советская власть, но их можно было бы уменьшить, будь хозяева более человечны. Людям по нужде приходится вставать иногда не один раз, а нужник расположен в месте, до крайности неудобном; справлять малую нужду в ямы у барака днем не стоит, а ночью опасно из-за охранников, которые могут застукать и наказать; значит, каждый раз нужно прогуляться до отхожего места. Зимой, когда уже намело сугробы, можно справлять малую нужду прямо в снег, но все равно тяжело натягивать, выходя, верхнюю одежду или одеяло. Многим не во что обуться не только чтобы выйти наружу, но даже просто пройти по грязному и мокрому полу. Сколько раз по нужде или на поверку приходилось идти босым! Ведь дневную обувь на время сна мы отдавали в сушилку.