Кирилл Кобрин - Средние века [очерки о границах, идентичности и рефлексии]

Подводя итог нашим рассуждениям о существовании разных «законов», «правд» на пограничных территориях, в Марках, выделим три основных варианта их соотношения:

1. Случай этнически-юридических анклавов. Например, немецкие колонисты в славянских монархиях Центральной и Восточной Европы (в Чехии или Польше) обладали почти полным юридическим иммунитетом.

2. Случай, когда власти пытаются вытеснить местное право, не уравнивая население конкретной территории с колонистами, принесшими свои юридические нормы. Речь идет об Ирландии, точнее — той ее части, которая была колонизована английской короной 19 .

3. Случай долгого сосуществования разных «законов» и систем права. Так это было на валлийской Марке, отчасти даже после присоединения остального Уэльса к английской монархии.

Кратко остановимся теперь на еще одном важном аспекте жизни средневековых пограничных областей, всевозможных Марок — от валлийской до испанской. Имеется в виду институция, в которой и проходило событие, описанное в книге Геральда Камбрийского — церковь. В церковном отношении европейские приграничные области можно разделить на две категории: те, где живущие там разные народы принадлежали к разным религиям (например, в Испании и Прибалтике), и те, где они исповедовали одну религию. Впрочем, и во втором случае были свои различия — в церковной организации. В Уэльсе (в меньшей степени) и в Ирландии (в большей) это было различие между местной («кельтской») церковью и унифицированным иерархическим католицизмом с папой во главе. «Реформа церкви» — одно из важнейших идеологических обоснований захвата английской короной кельтских земель. Как уже говорилось выше, свое появление в Ирландии Генрих II объяснял ссылкой на папскую буллу 1155 г. “Laudabiliter” и представлял эту экспедицию чуть ли не как крестовый поход. Англо-нормандцы не только навязывали валлийцам и ирландцам иную церковную модель 20 , они принципиально не назначали на высшие должности в реформированной церкви представителей местного клира. В высшей степени показательна здесь судьба самого Геральда Камбрийского.

И вот мы переходим к третьему вопросу, поставленному в начале нашего рассуждения. «Почему Геральд Камбрийский описал (и именно так) это событие?». Кто такой Геральд, уже много говорилось выше — клирик, ученый, церковный писатель, автор множества книг, потомок влиятельных валлийских и нормандских фамилий Уэльса, племянник епископа Сент — Дэвидса, архидьякон Брекона и т. д. Геральд Камбрийский существовал в языковом, политическом и культурном пограничье. Для этого, как сказал бы Жак Ле Гофф, «средневекового интеллектуала» 21 , который учился в Париже, довольно долго жил в Риме и служил английской короне, родиной была небольшая область, разделявшая английское королевство и кельтскую окраину Британии. Область, где бок о бок жили два (иногда и больше) разноязычных народа, каждый по своему обычаю, закону, однако такое соседство (чаще всего выражавшееся во вражде) создавало некое иное качество, резко отличающее эту территорию от соседних 22 . Англичане и валлийцы, порознь стоящие во дворе церкви в Лландафе, — очень точная и емкая метафора валлийской Марки. Геральд Камбрийский дал эту метафору, не подозревая, что она является таковой. Он просто описывал земляков, компатриотов, соотечественников — тех, для которых пределы родины были определены границами валлийской Марки, валлийской Границы. Но, в отличие от них, только Геральд осознавал, что именно Граница — вся, как феномен — является его родиной. Описав ее как родину, он в каком-то смысле изобрел родину для себя.

«… среди медиевистов весьма многие уважают Канторовича “платонически” — зная его труд в основном по пересказам, отдельным цитатам или отрывкам. Осилить несколько сотен страниц, наполненных знаниями весьма специального свойства, непросто, даже несмотря на юмор, которым Канторович пытается, в доброй старой англосаксонской традиции, иногда сдабривать свою работу. “Обычного” читателя может отпугнуть уже один только вид огромных “подвалов” с цитатами и ссылками на источники и научную литературу, украшающих едва ли не каждую страницу. Что касается академической публики, то справочный аппарат в книге Канторовича лишал дара речи американских, а позже и французских интеллектуалов своей пространностью, точностью и обстоятельностью. Уже из-за него одного о “Двух телах короля” нередко отзывались с восторгом как о недостижимом эталоне научного тщания. Правда, в Германии восклицаний такого рода не звучало — в тамошнем научном сообществе искони считалось само собой разумеющимся, что любое всерьез высказываемое утверждение следует снабжать исчерпывающими обоснованиями» 1 .

М.А. Бойцов

«Ницше предложил две меры против “исторической болезни”: во-первых, строгое ограничение Исторического: с одной стороны Неисторическим (das Unhistorische), с другой — Надысторическим (das Uberhistorische). Неисторическое — это забвение, важнейшая жизненная сила (как писал Ницше в 1874 г., “без забвения жить вообще совершенно невозможно”). Надысторическое же — это те силы, которые отвращают взор от Становления и направляют его на то, что вечно и значение чего не меняется, а именно — на искусство и религию. Таким образом — и в этом заключается второе требование Ницше — истории, чтобы она могла вновь встать на службу жизни, следует перестать быть наукой. Именно такую позицию занимали в годы Веймарской республики члены кружка Георге» 2 .

О.Г. Эксле

Книга, которую мало кто на самом деле прочел от корки до корки, книга знаменитая и, как сейчас любят говорить, «влиятельная», книга на самую актуальную в западном гуманитарном знании тему последних сорока примерно лет — о власти, впервые вышла в русском переводе в 2014 г. Семь с половиной сотен страниц, снабженных монструозными сносками, библиографией, именным указателем, превосходным предисловием со-переводчика и научного редактора (который и сам крупный медиевист) — кто бросится изучать все это в сегодняшней России? Тот, кто хотел, уже раньше открывал английский оригинал «Двух тел». Тот, кому было лень или недосуг — сейчас вряд ли примется изучать даже русское издание. «Широкая гуманитарная публика», понаслышке знающая о каких-то «двух телах» монарха (одно, скажем, принимает ванну, а другое заседает в Государственном Совете) и встретившая у Фуко ссылку на некоего «Канторовица», русский перевод откроет и тут же закроет. Дело не в качестве перевода — он, по моим скромным наблюдениям, превосходный. И не в стиле автора; как точно указывает Михаил Бойцов, Канторович пишет очень хорошо (иногда скучновато, но одно другому не мешает). Получается, что в природе «Двух тел короля» есть нечто, отвергающее саму идею коммуникации как с академическим сообществом, так и с образованным читателем вообще. Эта книга кажется герметичной, но вовсе не предметом исследования. Более того, первая работа Эрнста Канторовича, «Император Фридрих II», сразу по публикации стала очень популярной, в частности, увы, среди не самых приятных людей того времени (и XX в. вообще) — ее читали и перечитывали Гиммлер и Гитлер, а Геринг подарил «Фридриха II» Муссолини. Если стиль Канторовича и изменился за двадцать с лишним лет между «Фридрихом II» и «Двумя телами короля», то только в сторону большего оттачивания. Плюс переход с немецкого на английский способствовал общей читабельности.