Кирилл Кобрин - Средние века [очерки о границах, идентичности и рефлексии]

Гипотеза выглядит тем убедительней, если вспомнить последовательность сочинительских проектов Марка Блока времен Второй мировой. В самом начале, в период т. н. «странной войны» Блок, как утверждает Февр, тяготился праздностью, будучи прикомандирован к одному из эльзасских штабов. Там он принялся было за труд под названием «История французского общества в рамках европейской цивилизации», посвятив его памяти своего старшего коллеги, знаменитого бельгийского медиевиста Анри Пиренна. Напомню: Пиренн в годы Первой мировой оказался в Германии в лагере для военнопленных Лам он читал лекции по истории русским пленным, на основе которых и сочинял «Историю Европы». Марк Блок успел написать всего лишь несколько страниц, после чего ход и характер войны решительно изменились и работа над «Историей французского общества в рамках европейской цивилизации» была прекращена. Осталось лишь дюжина листков с предварительными методологическими рассуждениями и посвящением «Памяти Анри Пиренна, который в то время, когда его страна сражалась рядом с моей за справедливость и цивилизацию, написал в плену “Историю Европы”» (С. 115). Обратим внимание на несколько обстоятельств в связи с этим, казалось бы, не очень важным фактом. Прежде всего, название. История именно «французского общества» и именно в рамках «европейской цивилизации». Один из отцов «социальной истории» — Марк Блок — подтверждает свое кредо, говоря об «обществе», а не «государстве». Здесь все понятно и логично. Но вот использование термина «цивилизация» как оценочного, имеющего положительную коннотацию — вот это-то как раз странно. Марк Блок был не только одним из создателей «социальной истории», он — один из отцов «исторической антропологии», которая исключает применение подобных терминов иначе, нежели в нейтральном контексте и смысле. В наброске же Блока «европейская цивилизация» предстает несомненным благом, содержанием и одновременно целью европейской истории. Точнее — содержанием и целью ее как бы правильной, лучшей, главной ветви. И, безусловно, «французское общество» находится в рамках таким образом оцененной цивилизации. Иными словами, предполагается, что перед нами история поступательного развития, прогресса, которые имманентно свойственны французскому обществу. Французское общество имеет свое наивысшее воплощение в Третьей республике, возникшей после краха Второй империи — и, с другой стороны, — подавления Парижской Коммуны. В силу своего происхождения она как бы наследует всей истории Франции, монархической и республиканской, христианской и революционной 6 . В качестве таковой Третья республика противостояла в Первой мировой Германской империи, и победила. Отсылка к Пиренну, сочиняющему в лагере «Историю Европы», вполне понятна — он, находясь в плену варваров, составляет историю настоящей, «нашей», «цивилизованной» Европы, за которую в это самое время сражался сначала сержант, а потом лейтенант и капитан Марк Блок. Сейчас, осенью 1939 г., через четыре года после смерти Анри Пиренна — снова война, снова за «справедливость и цивилизацию» и снова против Германии. Таким образом, «История французского общества» должна как бы подвести исторический фундамент под нынешнюю войну с Германией.

Все рухнуло буквально через несколько месяцев после начала этого труда. Франция стремительно проиграла и позорно капитулировала. Для Блока, наверняка, это был страшный удар — не только человеческий и служебный (он в шутку называл себя «самым старым капитаном французской армии»); вся концепция «французского общества» как одного из базовых для самого существования европейской цивилизации, эта основа его собственного несомненного патриотизма была поставлена под вопрос. В «Странном поражении» Марк Блок пытается объяснить, что унизительный провал Третьей республики есть следствие провала французского общества, которое не было достойно себя и своей истории. «История» воспринимается Блоком как последняя ценность в этой ситуации; если общество подвело, а Республика рассыпалась при первом же дуновении, то вот прошлое подвести не может. Соответственно, следует внимательно посмотреть, а что же в конце концов мы можем знать о прошлом, какие у нас есть инструменты познания и так далее. Еще раз — «Апология истории» задумывалась не как завещание поседевшего в архивах историка, а в качестве придирчивой ревизии наличных способов работы с прошлым. Отметим еще одно обстоятельство. Под «прошлым», прежде всего, имеется в виду «прошлое французского общества», под «историей» — «наша история», главным образом, средневековая. Последний довод настоящего французского общества — не того, что капитулировало и замарало себя коллаборационизмом, а истинного, «здорового», идеалистически-республиканского и патриотичного — не пушки. Пушки были последним доводом королей, да и вообще все пушки давно отданы немцам. Последний довод — история, точнее, умение ее «добывать» из прошлого.

В таком ряду рождение замысла «Апологии истории» кажется логичным и закономерным. Столь же логичным и закономерным выглядит и подзаголовок «Ремесло историка». Но откуда слово «апология» в первой фразе названия? Почему «историю» нужно оправдывать? И перед кем?

Ответ можно найти в начале «Введения» к книге. Блок вспоминает: «Это было в июне 1940 г., в день — я хорошо помню — вступления немцев в Париж. В нормандском саду, где наш штаб, лишенный войск, томился в праздности, мы перебирали причины катастрофы: “Надо ли думать, что история нас обманула?” — пробормотал кто-то» (С. 7). Казалось бы, нелепое рассуждение. Если скверные генералы и слабое правительство при апатии немалой части населения сдают врагу собственную страну, то разве «история» виновата, разве ей, а не генералам, министрам и гражданам вообще надо предъявлять претензии? Но вот если мы подставим к слову «история» притяжательное местоимение первого рода множественного числа «наша», то смысл появляется — и исключительно любопытный. Здесь я предлагаю перенестись на пару десятилетий назад и поговорить о другой войне, о Первой мировой в связи с французским обществом и с интеллектуальной биографией Марка Блока.

Блок был призван в армию сразу после начала Первой мировой, провел почти год в окопах со своим пехотным полком (сначала в чине сержанта, потом — лейтенанта и капитана), затем оказался из-за тифа в госпитале, получил несколько ранений, некоторое время был расквартирован со своим же полком в Алжире, где вспыхнуло восстание местных кочевых племен, затем его вернули на фронт, там его и застало перемирие, а в конце и капитуляция Германии. Демобилизовался Марк Блок лишь в мае 1919 г., с января того года он был приписан к Министерству безопасности Эльзаса и Лотарингии, базировался в Страсбурге, выполняя функции офицера разведки и контрразведки. Период с 1914 по 1919-й характеризует молодого историка как образцового патриота и прекрасного офицера, что подтверждается и приказами по его части, а также отзывами сослуживцев и производством в более высокие чины. Блок испытал все прелести войны «маневренной», потом — войны нового типа, «окопной», поучаствовал в малоизвестном колониальном сюжете Первой мировой, жил среди солдат, а чуть позже — среди офицеров повыше 7 . Обратим также внимание на факт его послевоенной службы в Страсбурге. Как известно, Эльзас и Лотарингия были аннексированы Германской империей в результате войны 1870–1871 г. и реваншистские настроения французского общества сыграли немалую роль в подготовке и развязывании Первой мировой. После поражения Германии эти две провинции были заняты французами, которые принялись восстанавливать здесь свои порядки. В этой работе по ре-офранцуживанию Эльзаса Марк Блок принял самое активное участие — сначала как служащий Министерства безопасности возвращенных земель, а затем — как преподаватель Страсбургского университета, который стал (это отмечают все биографы Блока, начиная с Люсьена Февра) своего рода витриной лучших и наиновейших достижений французского гуманитарного знания. Блок перебрался из Страсбурга в Париж лишь в 1936 г., получив место в Сорбонне. Любопытно, что после капитуляции 1940 г. Марк Блок, как уже отмечалось выше, преподавал в том же Страсбургском университете, но переехавшем в Овернь. В самом Страсбурге немцы проводили в то время политику «разфранцуживания» и «ре-германизации».