Иоганн Дройзен - История эллинизма [В 3 томах]

Имея все это в виду, мы можем составить себе приблизительную картину окружавших Александра лиц. Эта пестрая смесь самых противоположных интересов, эта тайная игра соперничеств и интриг, эта беспрерывная смена пиров и битв, празднеств и трудов, избытка и лишений, суровой дисциплины во время похода и разнузданных удовольствий в мирное время, затем это постоянное движение вперед все в новые и новые земли, не знающее заботы о будущем и уверенное только в настоящем, - все это соединилось для того, чтобы придать окружавшей Александра обстановке вид авантюры и фантастический характер, гармонировавший с чудесным блеском его победоносных походов. Рядом с его подавляющей своим величием личностью из общей массы редко выступают отдельные личности, и их характер составляют их отношения к царю; [76]таков благородный Кратер, который, как говорят, любил царя; таков мягкий Гефестион, который любил Александра; таков преданный и всегда готовый исполнить свой долг Лагид. Птолемей, спокойный и безусловно преданный Кен, мужественный Лисимах. Общие типы более известны: македонская знать, воинственная, своевольная, властолюбивая, до смешного исполненная чувства собственного достоинства; азиатские вельможи, церемонные, пышно одетые, до тонкости знакомые с искусством роскоши, низкопоклонства и интриги; греки, или состоявшие в кабинете царя, как кардианец Эвмен, или занятые другими техническими работами, или входившие в качестве поэтов, художников и философов в свиту царя, который и среди звука оружия не забывал муз и не жалел ни даров, ни милостей, ни приветливости, чтобы отличить тех, научной славе которых он завидовал.

В числе этих эллинов свиты Александра было в особенности два грека, которые благодаря странному стечению обстоятельств приобрели особое значение в жизни двора. Один был вышеупомянутый олинфянин Каллисфен; ученик и племянник великого Аристотеля, который прислал его к своему царственному питомцу, он сопровождал царя на восток, чтобы как очевидец поведать потомству о великих подвигах македонян; он, как говорят, сказал, что пришел к Александру не для того, чтобы стяжать себе славу, но чтобы его прославить; присутствию в нем божества не заставит поверить ложь, распускаемую относительно его рождения Олимпиадой: это будет зависеть от того, что он скажет миру в своем историческом труде. Отрывки этого исторического труда показывают, как высоко он ставил его; об его походе вдоль берега Памфилии он говорит, что волны моря улеглись, как бы для того, чтобы принести поклонение (προσχύνησις) своему царю; перед битвой при Гавгамелах он заставляет царя воздеть руки к небу и воскликнуть, что, если он сын Зевса, то да помогут ему боги и решат дело в пользу эллинов. Его высокое образование, его талант рассказа, его манера держать себя с достоинством доставили ему уважение и влияние также и в военных кружках. Совсем иным характером отличался Анаксарх из Абдеры, "эвдемоник"; это был человек светский, всегда покорный царю и нередко бывавший ему в тягость; однажды во время бури он, как говорят, спросил его: "Это ты гремишь, сын Зевса?" на что Александр отвечал со смехом: "Я не хочу показываться моим друзьям в таком ужасном виде, как бы этого желал ты, - ты, который презираешь мой стол потому, что я не подаю за ним вместо рыбы голов сатрапов"; это выражение, как говорят, было употреблено Анахсархом, когда он однажды увидел царя радующимся блюду мелкой рыбы, присланной ему Гефестионом. В каком смысле было написано его сочинение о царской власти, мы можем заключить из тех приемов утешения, которыми он, как рассказывают, старался после убиения Клита поднять упавший дух царя: "Разве ты не знаешь, о царь, что правосудие сидит рядом с царем Зевсом, так как все, что делает Зевс, хорошо и справедливо? точно так же все то, что делает царь в этом мире, должно быть признано справедливым сперва им самим, а затем и другими людьми".

Теперь нельзя более определить, когда и по какому поводу началось охлаждение отношений между царем и Каллисфеном. Однажды, как рассказывают, Каллисфен сидел за столом Александра и был приглашен им сказать за вином похвальную речь македонянам; он исполнил это со свойственным ему искусством при громких одобрительных возгласах присутствующих. Тогда царь сказал, что достойные славы дела прославлять нетрудно, и что пусть он покажет свое искусство, произнеся речь против тех же самых македонян и справедливыми упреками научит их лучшей жизни. Софист исполнил это с жестокой язвительностью: несчастные раздоры греков, сказал он, создали могущество Филиппа и Александра; во время смуты ведь и жалкая личность может иногда достигнуть почетного положения. Раздраженные этим македоняне вскочили, а Александр сказал: "Олинфянин дал нам доказательство не своего искусства, но своей ненависти против нас". Каллисфен, уходя домой, трижды сказал самому себе: "И Патрокл должен был умереть, а был ведь выше тебя". [77]

Естественно, что царь принимал азиатских вельмож согласно с обычным церемониалом персидского двора; но для них было чувствительным неравенством то, что греки и македоняне имели право приближаться к его царскому величеству без таких форм преданности. Каково бы ни были прежнее положение и взгляды царя, - он должен был желать устранить это различие и ввести восточное поклонение в дворский обычай; но, с другой стороны, подобный приказ мог бы дать предрассудкам, которыми были заражены многие, повод к превратным толкованиям и к недовольству. Гефестион и некоторые другие приняли на себя инициативу во введении этого обычая; на первом пиру, как рассказывают, они должны были осуществить его на практике; на нем говорил в этом смысле Анаксарх, а Каллисфен, в своей подробной и серьезно возражавшей против этого намерения речи, обращенной прямо к царю, говорил так беспощадно резко; что царь, видимо оскорбленный, запретил более упоминать об этом деле. В другом рассказе передается, что царь взял за столом золотую чашу и обратился с тостом вначале к тем, с которыми он условился относительно поклонения; тот, к кому он обращался таким образом, выпивал свою чашу, вставал, кланялся в ноги и получал затем поцелуй от царя. Когда, наконец, очередь дошла до Каллисфена и царь обратился с тостом к нему, а сам продолжал разговаривать с сидевшим рядом с ним Гефестионом, то философ выпил чашу и поднялся, чтобы подойти к Александру и поцеловать его; царь показал вид, что не замечает неотдачи поклонения; но один из гетайров сказал: "Не целуй его, о царь, он единственный не молился на твою особу". После этого Александр отказал ему в поцелуе, а Каллисфен, возвращаясь на свое место, сказал: "Итак я ухожу одним поцелуем беднее". [78]