Пьер Бриан - Дарий в тени Александра

Воспользовавшись привилегиями inventio и imitatio, он позволил себе переплетать ссылки на древние тексты и элементы фантастики:

"Я почти ничего не приписывал древним в плане религии, лишь допустимые, вполне формальные пассажи [...]. Насколько возможно, я минимально отступал от точной хронологии событий [...]. Единственная свобода, которую я позволил себе, состоит в том, что я ввел в исторические эпизоды некоторые частные ситуации и характеры, чтобы сделать свое повествование более поучительным и интересным" [8] «Путешествие Кйра с рассуждениями о мифологии», критическое издание G. Lamoine (Lage des Lumieres, 17), Paris, Champion, 2002, стр. 23 (я осовременив орфографию); о книге, авторе и его окружении см. также J. Tatum, Imperial Fiction, 1989, стр. 27–29 .

Заметно, что автор также старается придерживаться общего уровня познаний своего времени. Чтобы еще раз подчеркнуть свою приверженность реальным историческим данным, он воспроизводит в приложении письмо Николя Фрере, которое, как он говорит, подтверждает его хронологию жизни Кира с точки зрения исторических знаний того времени, принятых среди специалистов [9] О Фрере и его хронологических и исторических исследованиях, см.: Ch. Grell. История между ученостью и философией, 1993, стр. 84–93. .

Такого же подхода придерживаются авторы исторических романов - именно так действует Гор Видал, который в романе "Создание" уводит читателя из Пасаргад в Афины и Индию, двигаясь вместе со своим героем-рассказчиком, Киром Спитамой, внуком Зороастра, другом детства и послом Ксеркса. То же делает Мари Рено, которая на страницах книги "Персидское дитя" выводит Дария III, а затем и Александра, увиденных глазами молодого евнуха Багоаса, фаворита Великого царя, а затем и его македонского победителя. И совершенно неважно, в сущности, что первый из них (Кир Спитама) был творением современного романиста, а второй (Багоас) упоминался у Квинта Курция в его цикле рассказов и пьес - они оба ожили на книжных страницах.

У историка, занимающегося изучением биографии последнего Дария, могут возникнуть трудности, если он, сославшись на "молчание древних", займется ни на чем не основанным восстановлением образа последнего из Ахеменидов. Более того, в отличие от специалистов по "пинаготическим исследованиям", или, говоря шире, многих историков прошлого и настоящего, у него нет возможности проконсультироваться в кадастровых регистрах или архивах, хранящих гражданские акты, где он мог бы найти точные даты рождения и смерти царя и множество других сведений, которые позволили бы заполнить, хотя бы частично, пустоту первых сорока четырех лет жизни человека, дожившего всего до пятидесяти.

Имея перед собой множество оригинальных документов, биограф святого Людовика может позволить себе не изучать жизнь короля после смерти короля и не будет предлагать сверим читателям "историю легендарного образа короля-святого", так как "этот увлекательный сюжет выходит за рамки поднятой проблематики". Напротив, историк, исследующий последние годы империи Ахеменидов, будет вынужден предпочесть этот подход, то есть изыскивать черты образа Дария III в литературе и иконографии, или, точнее, изучать этапы и условия конструирования разносторонних воспоминаний о Великом царе. В целом меня очень удивляет тот факт, что ни историки Персидской империи, ни историки Александра, насколько мне известно, никогда не пытались систематически заняться подобными исследованиями. Единственно, кто идет подобным путем - романисты и специалисты, исследующие легенды об Александре. В настоящее время они энергично и крайне плодотворно трудятся или над версиями, которые, восходя к "Роману об Александре" Псевдо-Каллисфена, были созданы и распространились в западных странах в Средние века, или над персидскими и арабо-персидскими версиями, в которых был создан и пронесен через века парный портрет Искандера и Дара.

Однако при этом следует подчеркнуть наличие лакуны, которая наложилась на документарный пробел, имеющийся у историков. Удивительно, насколько тщательно и с какой проницательностью эти специалисты анализируют пути и средства, при помощи которых создавалась память об Александре - мифы, легенды и просто выдумки, - при этом совершенно не желая заняться изучением тех же древних и средневековых романов об Александре с целью вычленения из них элементов образа Дария [10] Недавняя статья С. Croisy-Naquet («Дарий, или Образ персидского властителя в романе Александра Парижского», 1999) является исключением. . Особенно огорчительно, что никто не исследует подобным образом персидские и арабо-персидские тексты, поскольку на основании письменных источников и чтения наизусть странствующими аэдами "книг царей" сформировалось представление иранцев о своем прошлом. Особенно заметно это стало после того, как тысячу лет назад широко распространилась поэма Фирдоуси "Книга царей" ("Шах-наме"). В ней, помимо множества других глав, рассказывается о трогательной истории Искандера и Дара, их битвах и их братском примирении в тот миг, когда царь Ирана делает свой последний вздох. По этой причине - несмотря на мою неопытность в этой, достаточно специфической, области, - мне показалось необходимым заняться поисками образа Дара. Параллельное расследование напрашивалось еще и потому, что персидская версия частично восходит к греческому роману Псевдо-Каллисфена.

На основании анализа греко-римских, персидских и арабо-персидских традиций можно было бы понять, почему, когда и как родились - в терминах их отбора и обработки - описания и образы, которые, накапливаясь с античных времен, и соткали полотно памяти о Дарии. Это расследование сможет отчасти приоткрыть путь для восстановления биографии Дария, но эта биография все равно останется неполной, неопределенной, субъективной - одним словом, калейдоскопичной. Цель этой книги состоит в том, чтобы объяснить, почему Дарий был осужден, наравне со многими другими, бродить бесплотной тенью по полям исторического забвения.

Прежде чем начать подробно рассматривать греко-римскую традицию изображения Дария и создавшие ее историографические источники, необходимо рассмотреть документальную базу, которую мы окрестим "ахеменидской". Она состоит из источников, происходящих из самой империи, письменных, иконографических, археологических или нумизматических. В принципе они способны несколько осветить ахеменидскую точку зрения на Великого царя, начало его правления и его решения перед лицом македонского вторжения. Чтобы правильно рассчитать свои силы, давайте просто попытаемся ответить на следующий вопрос: каковой была бы история Дария, созданная лишь при помощи современных свидетельств, полученных из Персии или других стран, входивших в империю? Каким бы вероятностным это ни казалось, мы увидим, что это упражнение будет весьма поучительным и прольет достаточно света на изучаемый вопрос.