Алексей Васильев - От Ленина до Путина. Россия на Ближнем и Среднем Востоке

Некоторые западные исследователи одним из компонентов структуры, воздействовавших на советскую внешнюю политику, в том числе и на Ближнем и Среднем Востоке, считают академические институты международного профиля. Вряд ли автору как сотруднику, а потом директору такого института можно принять этот комплимент, не покривив душой. Просто с Запада, прежде всего из США, пришла мода на научную экспертизу в политике, на объективный вневедомственный анализ. Но, как правило, МИД, международный отдел ЦК, КГБ, Министерство обороны и другие организации с достаточной долей иронии, а порой презрения относились к научным исследованиям. Ученые были лишены доступа к информации из первых рук и строили теоретические схемы, пользуясь открытыми западными источниками. Это, впрочем, нередко позволяло им делать выводы, расходившиеся с выводами практических работников, и детально анализировать ситуацию. Но «наверх», к высшему начальству, поступали только те «анализы», которые улавливали настроение того же начальства. В этом качестве «инициативные записки», «ситуационные анализы» играли свою роль. Если же они расходились с принятыми решениями или с настроением в высших эшелонах, их в лучшем случае игнорировали. (Как известное сейчас письмо академика О.Т. Богомолова против ввода советских войск в Афганистан.)

Автор еще застал времена, когда очередной пленум ЦК КПСС, не говоря о съезде, должен был немедленно воплощаться в «научные исследования», ломать научные планы, становиться «стержнем научной работы». Все институты, и не только международного профиля, должны были подстраиваться под эти решения. Правда, опыт «швейкования» уже был развит и доведен до совершенства, поэтому чаще просто менялись названия, вывески работ, но исследования продолжались по прежним планам. Однако каждый руководитель академического учреждения знал, что его работу выше всего оценят в том случае, если он выдаст несколько «горячих пирожков» по свежим следам прошедшего пленума или выступления лидера партии, чтобы удовлетворить верхушку партийно-идеологического руководства.

Если внешнеполитические решения были за четырьмя подписями, то, естественно, эти ведомства должны были заранее согласовывать между собой позиции. Политические позиции вырабатывались международным отделом и МИДом, а более конкретные предложения исходили от военных и КГБ. Нередко в решениях политбюро содержались уже конкретные указания о выделяемых суммах, объемах экономической помощи, количествах вооружений, боеприпасов и т. д. При этом предварительно перед решением политбюро все цифры согласовывались и часто ставились подписи: «С Министерством финансов согласовано», «С таким-то министерством согласовано», то есть предполагалось, что эти министерства готовы выполнять решения политбюро, которые принимали силу закона.

В идеале, «претворяя в жизнь исторические предначертания», то есть решения политбюро, ЦК, съездов, за дело должны были дружно браться «дипломаты ленинской школы», «рыцари без страха и упрека с чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем», то есть чекисты, «славные советские воины» и вообще все активные члены партии. Правда, порой закрадывались сомнения.

Ближний и Средний Восток мог кипеть и взрываться. Проблемы могли стучаться в дверь, сотрясать регион и весь мир, непосредственно затрагивать Советский Союз. Но «решения политбюро «могли откладываться на месяцы и годы. Такая позиция была удобной для большинства бюрократических структур. «Там, наверху, виднее», а без решения политбюро можно было уютно и спокойно ждать и… ничего не делать. (Иногда это было, может быть, и к лучшему и для СССР, и для его политики.) Инициатива наказуема. Да просто никому, никакому ведомству и в голову не могло прийти самому принимать решение, так как «дело всех и каждого» твердо понималось как ничье дело.

Уже через два-три года после прихода Михаила Горбачева к власти, когда четко обозначилось падение влияния КПСС во внутриполитической жизни, то же стало происходить и в международных делах. Период временной активизации деятельности международного отдела ЦК был связан с появлением в марте 1986 года на два с половиной года А.Ф. Добрынина на посту его руководителя — секретаря ЦК по международным делам. Тогда, опираясь на аппарат международного отдела, прорабатывались вопросы и по Афганистану, и по Индии, и по Югу Африки, и по Ближнему Востоку. Идеи и предложения клали прямо на стол Горбачеву. Но сравнительно быстро А.Ф. Добрынина отодвинули с первых ролей — он был слишком компетентен и профессионален. Роль ЦК партии во внешней политике падала и объективно и субъективно — с приходом в МИД Э.А. Шеварднадзе.

«…Отсутствие координирующей «руки», в особенности на экспертном уровне, уже давно и весьма неблагоприятно сказывалось на советской внешней политике, — пишет К. Брутенц. — …Координирующий орган, механизм компетентной, надведомственной подготовки и экспертизы внешнеполитических решений так и не возник…» «Правда, сложности в проведении хорошо скоординированной политики существуют, пожалуй, в любом государстве, — меланхолично замечает К. Брутенц. — Мемуары американских государственных деятелей полны рассказов о ссорах и сварах, о борьбе за влияние между различными структурами, персонами, причастными к внешней политике. Но это слабое утешение» {216} 216 Там же. С. 172, 174. .

Когда в октябре 1988 года на пост руководителя международного отдела ЦК пришел В.М. Фалин, он практически не интересовался работой аппарата, сосредоточившись на выполнении заданий Горбачева. Жизнь проходила мимо международного отдела. Все меньше информации поступало из МИДа и других ведомств. На практике политическими вопросами все больше занимался (хотя очень формально) Президентский совет, затем Совет безопасности при президенте и МИД. Роль международного отдела стала сводиться к поддержанию межпартийных отношений при сокращающихся средствах.

Во главе созданной в 1988 году Комиссии ЦК по международной политике стоял до июля 1990 года А.Н. Яковлев, но действовал он больше как человек близкий в то время к Горбачеву, а не как представитель аппарата ЦК. Его сменил Г.И. Янаев, остававшийся на этом посту до декабря 1990 года, когда Горбачев навязал его Съезду народных депутатов в качестве вице-президента.

Взаимоотношения ЦК и МИДа в те годы были не лишены определенной иронии. Вот как комментирует их работник МИДа.

Дипломат. В 1987–1989 годах в международном отделе ЦК чувствовали, что почва уходит у них из-под ног, и лихорадочно пытались подстроиться под новые тенденции, опередить в радикализме МИД. Идея соцориентации, то есть выдумка, что где-то радостно копируют нашу социально-политическую модель, родилась конечно же в международном отделе ЦК. После 1985 года стало ясно, что пора менять концепцию, а значит, и политику и на Ближнем Востоке, и в Африке. И вот в 1988 году на коллегии МИДа была утверждена записка, что пора в реальной политике поставить крест на соцориентации как таковой, но не делать это открыто и крикливо, то есть вести себя так, чтобы не рвать с прежними друзьями, свести к минимуму те издержки, которые могут возникнуть у нас в случае перемены курса. Тогда механизм принятия решений был еще прежним, нужно было зафиксировать через ЦК, через политбюро наши новые подходы. И что же? Там, в международном отделе ЦК, небезызвестные люди, все еще влиятельные, заработавшие себе политический капитал на пропаганде соцориентации, сказали: «Нет, то, что предлагает МИД, недостаточно. Надо решительно рвать с прошлым, нам нельзя сейчас ограничиваться полумерами». Министр был вынужден лично писать записку М.С. Горбачеву и объяснять дополнительно мотивацию наших предложений. Все так и заглохло. Уже тогда, в 1988 году, вырисовывалась такая ситуация, что политбюро не принимало каких-либо принципиальных внешнеполитических решений, тем более что там не было согласия. На практике мы стали менять свой курс, не имея никакой официальной концепции в отношении государств соцориентации».