Михаил Гурвич - Бои на Карельском перешейке

Ни от какой работы не отказывались. Когда в красноармейской столовой заболел повар, пошли туда, стряпали. Наконец, началось наступление, и нас перебросили в санитарный батальон в качестве медицинских сестер.

Я попала в сортировочную палатку. Сюда привозили раненых прямо с поля боя, иногда даже без первичной перевязки. Каждого из них надо обогреть, напоить, накормить, выяснить, какая требуется помощь, и в зависимости от ранения отправить в хирургическую палатку или в малую перевязочную.

Условия в палатке — походные. У нас нет ни коек, ни других удобств, — ведь раненые здесь долго не задерживаются. Людей привозят с мороза, все просят пить, стремятся к теплу. А палатка раскинута прямо на ледяной земле. Мы вышли из положения — набросали побольше веток на пол, а сверху постелили брезент. Печки топили все время, очень заботились о том, чтобы всегда имелись дрова. Особенно трудно было с водой — были случаи, когда белофинны отравляли колодцы. Иногда приходилось ездить за водой за несколько километров. Можно растапливать снег, но это очень невыгодно: наложишь полный котел, а растает снег — и воды-то всего четверть бака! Все же мы всегда держали наготове крепкий чай.

В первый же день я поняла, что нужно крепко держать себя в руках, вложить всю душу в то, что делаешь. Условия трудные, работа спешная, в твоих руках — жизнь людей, защитников Родины. Каждому надо быстро и умело помочь, каждого приободрить, утешить, а тут сама расплакаться готова. Помню, когда я впервые вступила на дежурство, привезли очень тяжело раненного. Он попал на мину, был весь опален, трудно разобрать — где раны, где ожоги. Я стала раздевать его, а сама еле на ногах держусь, руки трясутся, слезы застилают глаза… Врач посмотрел на меня и сказал:

— Выйдите из палатки!

Я вышла, бросилась прямо на снег и разрыдалась. Потом опомнилась: что же это я делаю? Взяла себя в руки, умылась снегом, пришла обратно. Больше такой слабости уже не допускала и постепенно выработала в себе выдержку, силу воли, решительность.

Медицинская сестра в боевой обстановке должна быть умелой, спокойной, ласковой, внимательной. Надо не только облегчить страдания, по и всегда найти нужное слово, чтобы успокоить и обласкать человека.

Однажды привезли старшего лейтенанта. Он был в тяжелом состоянии. Только я уложила его, он кричит:

— Сестра, подите сюда!

Я подхожу.

— Ну что, родной?

— Вышку взяли?

Я, не моргнув, ответила:

— Взяли!

— Не обманываешь?

— Честное слово, — говорю, — взяли полчаса назад. И твой заместитель — это прекрасный командир. Он первым взошел на вышку…

У раненого на лице мелькнула такая блаженная улыбка, что я никогда в жизни ее не забуду.

— Я в нем и не сомневался, — сказал он и руку мне пожал с благодарностью.

Потом он потерял сознание. Бредил. И в бреду командовал ротой.

Вспоминается и другой случай. Привезли тяжело раненного бойца. Он в бессознательном состоянии. Слышу — зовет:

— Катюша! Катюша!

Подошла, положила руку на его лоб и говорю:

— Я здесь, милый, я здесь.

— Ты меня любишь, Катюша? — спрашивает.

— Конечно, люблю!

— Поедем домой, Катюша?..

— Поедем… Поспи немного, отдохни и поедем…

Обложила его грелками, села рядом, глажу его волосы, тихо разговариваю, будто его Катюша рядом с ним. Согретый лаской, улыбаясь, он заснул…

Огромным уважением, доверием и любовью отвечали нам раненые на нашу заботу о них. Однажды прибыл раненый с раздробленными ногами. Надо было наложить шины на обе ноги. Раненый кричит от страшной боли. Я прошу его:

— Потерпи, милый, минутку потерпи, а то я не смогу сделать так хорошо, как надо.

Он и говорит мне:

— Постараюсь… только для вас постараюсь… потерплю…

Все губы себе искусал, бедный, потом покрылся, но дал мне сделать все, что было нужно.

Позже я письмо от него получила — поправился человек, кости срослись хорошо. Он никогда не забудет сестру, которая помогла ему в первые трудные часы. Да и каждая из нас получала много писем от раненых бойцов. Они находили для нас искренние слова благодарности, ласки, дружбы!

После сортировочной палатки я работала в хирургической. Надо сказать, что в первые дни мы не знали, как лучше организовать дело. Сперва перевязки делали тут же, в сортировочной. Одна сестра и обрабатывала рану и готовила стерильный материал. Потом мы организовали перевязочную отдельно, а труд между сестрами разделили. Это очень облегчило и ускорило работу.

Вначале плохо было у нас с дисциплиной. Бывало, слышишь такие разговоры врача с сестрой:

— Ниночка, не сделаешь ли ты…

— Некогда мне!

Потом партийная организация провела среди нас большую воспитательную работу. Стало законом: кто бы ты ни был — военнослужащий ли, доброволец, или жена командира, — раз ты на фронте, подчиняйся воинской дисциплине! Без этого в боевой обстановке работать нельзя…

После прорыва линии Маннергейма наша часть быстро шла вперед и продвинулась уже севернее Выборга. Мы двигались вслед за частью. На дорогах — «пробки», наш медико-санитарный батальон не может пробиться со своими машинами, а впереди — раненые ждут нашей помощи. Тогда мы решили организовать передовые бригады и пойти пешком. Ночь, мороз, шагаем по пояс в снегу. На мне походная сумка, индивидуальный запас, противогаз, в руке чайник с супом, чтобы на месте сразу накормить раненых. Хирургический ящик, большой и тяжелый, сперва несли за ручки два санитара. Потом где-то раздобыли финские санки и повезли на них. Все были нагружены до предела.

Пришли в первый пункт, сразу принялись за работу. Раненые встретили нас с восторгом. Мы их осмотрели, сделали перевязки, накормили, оставили около них дежурных и в ту же ночь, не отдыхая, пошли дальше.

Снова нас встречают счастливые возгласы:

— Сестра пришла!

В одном пункте мы застали раненых в холодном, нетопленом помещении. Дров нет. Нашли два толстых бревна, но нет пилы. Кое-как раскололи бревна топором. Протопили печь, оказали помощь раненым, накормили их и дальше пошли.

Так продолжалось трое суток.

Все работали горячо, себя не жалея. Как-то зашли мы далеко, нас ждут раненые, а спирт на исходе. В нашей работе без спирта ничего не сделаешь, даже руки не помыть — разве снегом грязь отмоешь? Прямо не знали, как быть. До обоза далеко. И вдруг видим — тащится к нам по снегу наш заведующий аптекой, а на спине у него в корзине двухпудовая бутыль спирту. Сообразил он, что спирту не хватит, — и нес на себе бутыль пять километров. Тогда все думали об одном — как бы скорее и лучше оказать помощь бойцам Красной Армии.

Вернувшись с фронта 31 марта, я пошла в госпиталь Военно-медицинской академии навестить товарищей. Иду по госпиталю, а со всех сторон голоса: