Михаил Гурвич - Бои на Карельском перешейке

— Товарищи танкисты! Мы к вам по приказанию командира. У нас видели, как ваш танк потонул, вот мы и пришли спасать вас. Только пока мы ползли, у нас одного бойца в ногу ранило.

— Чего же нас спасать? Теперь уж его спасать надо, а мы и сами дойдем. Тащите раненого сюда в воронку, да перевяжите.

Раненого притащили. У него было прострелено бедро. Был он бледный, испугался сначала, но потом ободрился, повеселел. Бойцы вытащили медицинский пакет, забинтовали, перетянули рану потуже, чтобы кровь не шла, и унесли его обратно в траншею. До нее уже было недалеко.

Едва мы добрались до траншеи, бросились по ней, пригнувшись, чуть не бегом. Скорее! Скорее куда-нибудь, где можно спастись от мороза.

Неподалеку находился батальонный наблюдательный пункт и там — землянка, только в этот день брошенная финнами. Влезли мы туда чуть живые. Помню, рука моя ударилась об стол и загремела, как чужая. Я ее не чувствую, а она гремит… Меня хотели раздеть, но не могли — вся одежда замерзла, стояла колом. Ее разрезали ножом, и я вылез из нее, как из брони. Растерли нас спиртом с головы до ног, тут же нашли какое-то брошенное финнами барахло — маскировочный халат, полушубок, сапоги…

Хотелось выпить воды. Мне протянули флягу. Я взял ее, полфляги выпил, и понять не могу, что я пью. Только потом расчуял:

— Да это же водка!

— Ну, и ладно! Ложитесь и не разговаривайте!

Я лег на нарах. Накрыли меня, чем могли, и я заснул. И так заснул, как никогда еще в своей жизни. И не слышал я ни снарядов, ни криков, и не было никакой боли — Ничего не было, кроме здорового и крепкого сна.

Проснулся, когда была уже глубокая тьма. И первое, что услышал: наши части продвинулись дальше, финны сбиты с позиций, и уже горит перед нами деревня — верный признак того, что враг отступает. Командир пехотного батальона попрощался с нами. Командный пункт уходил дальше, вперед…

Мне и Сергееву надо было идти в обратную сторону — на исходные позиции, где стоял наш танковый батальон. Проводить нас взялся политрук-пехотинец, которого контузило во время боя. Так мы и пошли в темную ночь — два обмерзших танкиста в финской одежде и один контуженный пехотинец.

Без всяких приключений добрались до опушки леса, где находились исходные позиции. Рядом с танками, вернувшимися после боя, стояла крытая санитарная машина. В ней было тепло, горела железная печка, и на скамейке отдыхал командир нашего танкового батальона капитан Лихачев. Он не узнал меня, обмерзшего и распухшего, в финском шлеме и полушубке.

— Тройнин? Да нет… Тройнин! Вы ли это? Садитесь.

Я стал было докладывать обо всем, что случилось, но командир перебил меня:

— Это я и так знаю. Ну, потонула машина — вытащим. Кирсанова очень жалко. Но хорошо хоть вы-то двое спаслись. Ведь мы вас уже похоронили… Ну, а теперь — марш в госпиталь, подлечиться. Смотрите, как руки-то разнесло!..

И правда — руки у меня были обморожены крепко, но, к счастью, все обошлось удачно. Только на пять дней выбыл я из строя. Вскоре вытащили из озера машину, и даже наган мой водолазы нашли подо льдом. Только с Кирсановым расстались мы навсегда. Там его и похоронили под тремя деревьями, что росли возле озера и каким-то чудом уцелели от снарядов. Из медной снарядной гильзы вырезали мы звезду, натерли, чтобы блестела, как золото, и прибили к столбику над могилой боевого товарища.

А сами пошли в дальний путь преследовать уже крепко побитого, но все еще упорного врага.

И много еще было боев, много подвигов совершили наши бойцы, много рассказов ходило среди танкистов. Про случай со мной скоро забыли, и только временами товарищи нет-нет да и подшучивали надо мной, вспоминая, как я купал свой танк в озере.

Январь 1940 года. Мы стоим у озера Суванто-ярви. В последнее время наступили относительно спокойные дни. Изредка то здесь, то там завязывается артиллерийская перестрелка, и потом опять тишина на всем фронте.

— Товарищ майор, — спрашивают меня бойцы, — скоро начнем наступление? Скучно сидеть без дела.

Действительно, скучно. Не меньше их я стремился к большому делу, и в один из последних дней января написал командованию докладную записку, в которой просил при производстве прорыва оборонительной полосы поставить мой гаубичный полк на главном направлении.

30 января я был вызван в штаб корпуса.

— Ваша просьба удовлетворена, — сказал мне командир корпуса. — Прорыв намечается в районе озера Пуннус-ярви.

По приказанию комбрига я в тот же день выехал на рекогносцировку. Пробираясь вдоль озера к месту будущих наблюдательных пунктов и огневых позиций, я имел возможность разглядеть, что творится на противоположном берегу, занятом противником. Несколько огневых точек, замеченных мной, были тогда же занесены на карту, но это еще не указывало, где фактически проходит передний край обороны белофиннов.

Мои расспросы у командиров, занимавших этот участок, тоже ни к чему не привели. Мне говорили о проволоке в шесть кольев, находившейся на противоположном берегу, о рогатках, расставленных на озере, но все это я видел сам. Самое же главное— огневая система белофиннов была им также неизвестна.

Вот почему, выбрав в указанном мне районе наблюдательные пункты для себя и командиров дивизионов, я решил одновременно установить добавочные наблюдательные пункты по другую сторону озера, в районе соседней дивизии у мыса Мюхкюрниеми и у сгоревшего хутора Мякели. Оттуда прекрасно просматривался передний край обороны белофиннов и часть его глубины.

Почти в сумерки я закончил рекогносцировку. На карту нанесены будущие наблюдательные пункты командиров дивизионов, мой наблюдательный пункт и все то, что я успел заметить у противника. К этому же времени я имел грубую наметку будущего расположения огневых позиций. Теперь мне предстояла чрезвычайно серьезная задача — перебросить весь полк с озера Суванто-ярви к озеру Пуннус-ярви. А расстояние это для гаубиц не малое —70 километров в большой мороз по сильно пересеченной местности вдоль фронта противника.

Марш в новое место расположения был совершен в течение следующей ночи. На подъемах бойцам приходилось буквально на себе вытягивать орудия. Несмотря на всю тяжесть перехода, он был совершен дисциплинированно и организованно. К утру 1 февраля мы уже находились на новых позициях.