Джон Бальфур - Османская империя [Шесть столетий от возвышения до упадка, XIV–ХХ вв.]

За исключением подобных воинственных определений, поначалу мало что свидетельствовало о будущем величии Сулеймана. Но вскоре его военные кампании стали все более и более уравновешиваться дипломатическими сражениями. До этого иностранные представительства при дворе султана ограничивались главным образом венецианцами, которые со времени поражения, нанесенного им турками на море в начале века, и последовавшей за этим утратой превосходства в Средиземном море, «научились целовать руку, которую не удалось отрубить». Венеция, таким образом, развивала тесные дипломатические отношения с Портой, что считала крайне важным. Она часто направляла в Стамбул миссии и имела там постоянную ре зиденцию байло, министра, который обычно был человеком высшего круга. Венецианские дипломаты постоянно направляли дожу и его правительству донесения и тем самым косвенно помогали держать Европу в целом хорошо информированной относительно развития событий при дворе султана. Король Франциск I однажды сказал о них: «Из Константинополя не поступает ничего правдивого, кроме как через Венецию».

Но теперь зарубежные контакты и, таким образом, присутствие в городе влиятельных иностранцев возросли с прибытием новых миссий других держав — французов, венгров, хорватов и, главное, сопровождаемых свитами представителей короля Фердинанда и императора Карла V. Благодаря им, а также растущему числу иностранных путешественников и писателей христианский мир Запада постоянно открывал для себя новые подробности о Великом Турке, образе его жизни, институтах, с помощью которых он правил. Европейцы узнавали больше о характере его двора с изощренным церемониалом, о жизни его подданных с диковинными, но далеко не варварскими традициями, манерами и обычаями. Образ Сулеймана, который теперь увидел Запад, был, в сравнении с его османскими предками, образом цивилизованного монарха. Пусть пока еще в восточном, а не западном понимании. Было очевидно, что он поднял восточную цивилизацию, вышедшую из племенных, кочевых и религиозных истоков, на самую вершину. Он обогатил ее новыми пышными чертами и отнюдь не случайно получил на Западе прозвище Великолепный.

Повседневная жизнь Сулеймана во дворце, с утра до вечера, следовала ритуалу, сравнимому в его детальной точности с ритуалом французских королей в Версале. Когда султан утром вставал с кушетки, избранные из числа слуг должны были одеть его в кафтан, который он надевал лишь один раз, с двадцатью золотыми дукатами в одном кармане и тысячей серебряных монет в другом. И кафтан, и неизрасходованные монеты в конце дня становились «чаевыми» постельничего. Еду для трех его ежедневных трапез подносила ему длинная процессия пажей. Он съедал ее в одиночестве из превосходных фарфоровых и серебряных блюд, поставленных на низком серебряном столике, с подслащенной и ароматизированной водой (изредка вином) для питья, в присутствии стоящего рядом доктора в качестве меры предосторожности от возможного отравления.

Ночью султан спал на трех бархатных матрацах малинового цвета, одном из пуха и двух из хлопка, летом под простыней из тончайшей дорогой ткани, а зимой — завернувшись в мягчайший мех соболя или черной лисицы, а голова его покоилась на двух подушках с зелеными кисточками. Над его ложем возвышался золоченый балдахин, а вокруг было поставлено четыре высоких восковых свечи в серебряных подсвечниках, при которых на протяжении всей ночи находились четыре вооруженных стража, гасившие свечи с той стороны, в которую мог повернуться султан, и охранявшие его до пробуждения. Каждую ночь в качестве меры безопасности он спал в разных комнатах, по своему выбору, которые его постельничий должен был успеть приготовить. Большая часть его дня была занята официальными аудиенциями и консультациями с чиновниками. Но когда не было заседаний дивана, он мог посвятить время досугу, возможно читая «Книгу Александра» — легендарный отчет персидского писателя о подвигах великого завоевателя — или изучая религиозные и философские трактаты. Также он мог слушать музыку или веселиться, наблюдая за ужимками карликов и поединками борцов, а еще развлекаться остротами придворных шутов. Во второй половине дня, после сиесты на двух матрацах: одном — парчовом, шитом серебром, и другом — шитом золотом, он нередко переправлялся с избранным спутником через пролив на азиатский берег Босфора, чтобы отдохнуть там в садах. Дворец мог тоже предложить ему отдых и восстановление сил. Для этого существовал сад у третьего двора, где росли пальмы, кипарисы и лавровые деревья и стоял павильон со стеклянным куполом, по крыше которого в жаркое время струились каскады сверкающей воды.

Его развлечения на публике оправдывали репутацию поклонника великолепия. Когда, желая отвлечь внимание от своего первого поражения под Веной, он летом 1530 года устроил торжество обрезания пятерых своих сыновей, празднества длились три недели. Ипподром был превращен в город ярко драпированных шатров с величественным павильоном в центре, в котором султан восседал перед своим народом на троне с колоннами из лазурита. Над ним возвышался балдахин из золота, инкрустированный драгоценными камнями, всю землю вокруг покрывали мягкие дорогие ковры. Здесь же располагались шатры самых разнообразных расцветок, но всех превосходили яркостью захваченные павильоны властителей, потерпевших поражение от оружия османов. Помимо официальных церемоний с пышными процессиями и роскошными банкетами, ипподром предлагал множество развлечений для народа. Здесь проходили игры, турниры, учебные бои и показательные выступления конников. Еще людям предлагались танцы, концерты, театр теней, постановки батальных сцен и великих осад; цирковые представления с клоунами, фокусниками, обилием акробатов. Не обходилось без шипения, взрывов и каскадов фейерверков в ночном небе — и все это с размахом, доселе невиданным в городе.

Когда торжества закончились, Сулейман с гордостью спросил Ибрагима, чей праздник был лучше — этот, в честь его сыновей, или свадьба великого визиря. Ибрагим смутил султана, ответив: «Никогда не было праздника равного моей свадьбе». А затем продолжал: «О мой падишах, моя свадьба была удостоена чести присутствия Сулеймана, господина века, оплота ислама, владельца Мекки и Медины, господина Дамаска и Египта, халифа высоких врат и господина жилища Плеяд. Но на твой праздник кто мог прийти, равный тебе по положению?»

Четыре венецианских посланника, единственные представители Запада, как всегда, оказались усердными и старательными в наблюдениях и описаниях происходящего во время празднества. Самого Сулеймана описал один из них, Пьетро Брагадино, венецианский посланник: «Ему тридцать два года, у него смертельно бледное лицо с орлиным носом, длинная шея; нет внешних признаков физической силы, но его рука очень сильна, что я заметил, когда целовал ее. Говорят, он способен согнуть более жесткий лук, чем кто-либо другой. По натуре он меланхолик, большой любитель женщин, либерал, горд, вспыльчив и все же временами очень благодушен».