Олег Абакумов - Третье отделение на страже нравственности и благочиния [Жандармы в борьбе со взятками и пороком, 1826–1866 гг.]

Собранная информация была доложена императору, который повелел закрыть имевшиеся в столице танцклассы.

Однако исчезнув под одним названием, танцевальные вечера стали появляться под другими именами: музыкальные вечера, балы по случаю именин, дней рождений или мнимых свадебных сговоров и т. п. Эти мероприятия проводились с разрешения полиции, вход был платный (1–2 рубля), а буфеты — достаточно дороги. Среди посетителей — люди разных сословий, но, как отмечалось, обязательно бывает учащаяся молодежь, преимущественно студенты университета.

Направленный для надзора корнет Шуский рапортовал жандармскому начальству 19 ноября 1849 г.: «Учредители этих собраний имеют ту цель, чтобы собирать с посетителей более денег, а сии последние, совокупясь с непотребными женщинами, пользуются полною свободою для пьянства, мотовства и всего по желанию каждого, за что не жалея денег, а часто за недостатком их, лишаются и вещей, под предлогом заклада, безвозвратно; теперь в руках многих есть пригласительные билеты на бал» [946]. На этой записке сохранилась карандашная резолюция: «Смотреть».

Терпение окончательно лопнуло после ознакомления с рапортом поручика Чулкова, посетившего один из таких вечеров: «Прежние танцклассы превратились в балы, на которые испрашивается дозволение полиции, под видом крестин, рождения или имянин, вчерашнего числа в доме Камеля г-жа Рулева давала бал (однако с дозволения местного надзирателя Брянцова за 10 руб. сер.) по случаю будто бы ее рождения, на котором были гости, как служащие, так и отставные военные офицеры, студенты университета, правоведы, купцы, а преимущественно публичные женщины, которые впускаемы были на бал безденежно, собственно для привлечения развратных молодых людей, а прочие платили по 3 руб. серебром за вход, во время бала, который начался в 11 вечера и продолжался до 4 часов утра, пьянство, разврат и неприличные танцы, так же точно как и в бывших танцклассах» [947]. Императорская резолюция: «Генерал-губернатору этого никак не должно допускать» предрешила участь танцевальных вечеров.

Видимо, по этой же причине — драматическая цензура Третьего отделения не пропустила на сцену пьесу «Les danceusse à la classe». В цензорском рапорте сообщалось: «Весь интерес [пьесы] основан на представлении театрального танцовального класса. А потому будет зависеть от воли актрис сделать из этой пьесы неприличное представление» [948].

Нужно заметить, что термин «танцкласс» и в начале 1860-х гг. носил у представителей власти совершенно определенную негативную окраску. Еще в 1857 г., когда началось возрождение этой формы досуга, полицейский чиновник напоминал, что «лет 9 тому назад по высочайшему повелению были в одно время строго запрещены здесь публичные танцклассы, а в клубах — игра в лото. Первые — по вселившемуся в них разврату и часто случавшимся буйствам от пьяных черкес и студентов, начинавших нагло обижать бедных девушек, а лото — по принятому сею игрою характера разорительной игры» [949].

Возобновление танцклассов беспокоило высшую полицию и по другой причине, которая становится ясна из записи от 20 июня 1864 г.: «Открытие в Санкт-Петербурге в большом количестве танцевальных вечеров, кроме всех других зол, имело, как оказывается последствием еще и усиление гнусного промысла — торговли молодыми девушками, совершенными еще детьми. Конечно, нельзя отвергать, чтобы промысел этот не существовал и прежде, но в последнее время, когда большая часть живших в публичных домах женщин бросилась на вечера, а между тем содержательницы сих домов все-таки должны были уплачивать значительные суммы по содержанию тех заведений, — хозяйки эти стали изыскивать другие способы» [950].

Поводом для негативных оценок популярного времяпрепровождения стали результаты полицейской облавы: «На днях […] взято на месте самого разврата несколько девочек, из коих большая часть от 15 до 10 лет, последнего возраста пока еще одна и кажется еще нерастленная, все другие лишены уже невинности, две из них в возрасте 11 годов» [951]. Сексуальная составляющая низовой культуры вновь заявляла о себе и входила в противостояние с полицейской репрессивной практикой.

Современник-петербуржец оставил описание нескольких танцклассов, которые он посетил зимой 1862/63 г. По его словам: «В залах, освещенных керосиновыми лампами, стоит сизый, тяжелый воздух, пропитанный запахом табаку, кухни, духов и человеческих испарений; прифрантившиеся кавалеры, порою в заношенном белье, но с яркими цветными галстуками, неуклюже отплясывают фигуры кадрили, выкидывая самые сильные „колена“; дамы с подрумяненными лицами стараются не уступать им в развязанности. Среди танцующих проталкиваются люди, отдающие предпочтение буфету, причем случаются и перебранки с задетыми локтем танцорами. А над всем этим, покрывая шарканье ног по пыльному полу и отдельные возгласы танцующих, завывает дешевый струнный оркестр, поместившийся на эстраде. Еще два-три „легких“ танца и потом перерыв, во время которого „артистки“ в коротеньких юпочках, оставляющих движению ног полную свободу, исполняют более чем пикантные куплеты, а „артисты“ либо рассказывают сцены из народного или еврейского быта, либо тоже поют куплеты» [952].

Отметив, что сам он не танцевал, автор дал ясное понимание цели своих визитов в подобные заведения. Если считать насаждение подобных заведений попытками отвлечения от политических вопросов повседневности, то современники полагали этот опыт негативным, ибо в качестве альтернативы гражданской позиции предлагался набор безнравственных удовольствий.

Еще более дешевый вариант получения запретного удовольствия давали загородные гулянья. В записке агента о гулянье на Кулерберге докладывалось (1864): «Кабаков и вообще разного рода питейных заведений было множество, публичных домов (борделей) — 2 и то низшего класса. Нового только то, что в „Русском трактире“ устроены номера, главное назначение которых — представление возможности желающим иметь сообщение с женщинами. Плата в них по 1 р[ублю] в час» [953].

Публичные дома привлекали внимание политической полиции в случаях их отклонения от заявленного профиля.

Незаконное содержание публичных женщин (хозяйка поставляла их в ближайшую гостиницу), а также организация у себя карточной игры привели Авдотью Исаеву к тюремному заключению. После первого анонимного доноса ее квартира была «накрыта» столичной полицией, а хозяйка подпиской обязалась прекратить незаконную деятельность. Однако после нового доноса проверка показала, что Исаева продолжала прежнюю деятельность, которая теперь уже была окончательно пресечена ее задержанием. Внимание политической полиции к этому делу объясняется еще и неподтвердившейся информацией о том, что «у нее каждый вечер бывает человек, который, по словам доносчика, кажется, агент Герцена» [954].