Владимир Беляев - Формула яда

Быть может, я преувеличиваю ее роль и значение такого соседства?

Поздней осенью 1944 года, когда митрополит Шептицкий уже умер, у меня в гостях был один из священников, живших во время гитлеровского вторжения рядом с собором святого Юра. С Этим священником мы некогда учились вместе в гимназии, потом он пошел на теологию, я стал «студiювати право»(изучать право), наши пути разошлись, но порою мы встречались как друзья детства. Под наплывом воспоминаний о той далекой поре, когда мир кажется прекрасным и вы не постигли еще цену человеческой подлости, гостя у меня, знакомый священник под большим секретом сообщил мне некоторые подробности о Гансе Кохе, и в свете этого рассказа совместное проживание Коха с митрополитом приобрело иную, еще более зловещую окраску.

Оказывается, живя под крышей палат митрополита, в одной из уютных, тихих комнат, пропахших запахом ладана и мирра, попивая вино из богатых подвалов Шептицкого, Ганс Кох готовил и планировал здесь в первых числах июля 1941 года убийство выдающихся представителей львовской интеллигенции. Как стало впоследствии известно, в ночь с 3-го на 4 июля 1941 года 36 человек из числа львовской профессуры были арестованы эйн-затцгруппой, офицерами немецкой разведки и нахтигальцами и зверски расстреляны эсэсовцами в лощине близ Вулецкой улицы. Это все мы знали, но не знали до сих пор, что списки намеченных к расстрелу ученых до того, как свершилось это ужасное преступление, составленные агентурой ОУН, побывали на письменном столе у Коха в покоях митрополита. Сам Шептицкий отлично знал многих обреченных. Особенно хорошо ему были знакомы медики — профессор и академик Роман Ренцкий, профессор и академик-стоматолог Антон Цешинский, терапевт Ян Грек, хирург Тадеуш Островский, профессор-педиатр Станислав Прогульский и многие другие. Все они были римо-католиками; паствой того самого папы римского Пия XII, которому подчинялся и Шептицкий. Многие из них постоянно лечили дряхлого, болезненного митрополита, а его гость и старый знакомый Ганс Кох спланировал и осуществил их истребление. Что еще можно добавить к этому чудовищному факту!

До того, как было осуществлено это злодеяние, мы увидели гауптмана Ганса Коха в несколько иной роли, диплом этической.

Когда я возвращался со Святоюрской горы к себе, на Замарстинов, мне навстречу попался отец Роман Лу-кань, монах-василианин, известный во Львове своими исследованиями о первопечатнике Иване Федорове и, кстати сказать, очень загадочно погибший под колесами немецкого грузовика в одну из «круглых» дат смерти первопечатника. От него я узнал, что в город на машинах вермахта приехали вместе с немецкой армией вожаки ОУН Евген Врецьона, Ярослав Стецько-Карбович, Мы-кола Лебидь, Лопатинский и другие националисты. Роман Лукань сказал мне, что вечером в здании бывшей «Просвiтi» на площади Рынок созывается какое-то весьма важное собрание, на котором обязательно должны присутствовать все украинские интеллигенты, особенно те из них, кто служил в УГА. Тут же Роман Лукань добавил, что неявка на собрание может повлечь за собой последствия очень печальные, потому что оккупационные власти шутить не будут и всякого более-менее заметного в городе украинского интеллигента, который попытается отлынивать от сотрудничества с новой администрацией и вести «свою политику», возьмут сразу на заметку. В свою очередь, заметил Лукань, появление на этом собрании каждого человека, кто сотрудничал с большевиками, будет служить для него как бы индульгенцией, доказательством того, что это сотрудничество было вынужденным, неискренним, временным.

Должен откровенно сказать, как только мы расстались с василианином, я подумал: «Какого дьявола я тебя встретил? Уж лучше бы я не знал ничего об этом собрании». Мне хотелось выждать, осмотреться, а потом принимать какие-либо решения. Каюсь, я попросту перепугался. Должно быть, отсутствие стойкости в нужную минуту вызвано было долгим пребыванием «в наймах у сусцив» (в найме у польской шляхты). И, движимый чувством предосторожности, опасаясь, как бы этот иезуит-василианин сам первый не сообщил о моем отсутствии, я, едва стало смеркаться, двинулся к центру города. Возле Кафедры встречаю Осипа Бондаровича (который вскоре стал редактором продажной газетки «Львiвськi Biстi»). До того знаком я был с ним шапочно, но в этот вечер он держал себя как мой старый приятель. Взял меня под руку и торжественным тоном, не свойственным тону Бондаровича, какого я знал, промолвил:

— Пане меценасе! Пойдем со мною. Вы будете участником «Нацiональнiх збopiв», исторического события в жизни Украины.

Когда я стал отнекиваться, говоря, что я, мол, незаметный человек, всегда стоящий в стороне от политики, Бондарович энергично возразил:

— То было раньше, а ныне, в час нового «Великого зриву», каждый, в ком бьется украинское сердце, не имеет права стоять в стороне.

В маленьких полутемных комнатах «Просвiти» какие-то старушки зажигали свечи. На стульях сидели адвокаты, священники, учителя гимназий и другие интеллигенты; многих из них я знал. Все же собралось не более ста человек. Большинство присутствующих держались сдержанно, с опаской. Они переглядывались, молчали да покряхтывали. Выделялся своей окладистой бородой представитель митрополита Шептицкого, ректор духовной семинарии, митрат отец Иосиф Слипый. Он чувствовал себя очень уверенно и о чем-то громко разговаривал с адвокатом Костем Панькивским, бывшим усусусом. Видно было, что Иосиф Слипый упивается значительностью переживаемого момента: наконец-то он сможет послать своих воспитанников, священников грекокатолической церкви, вслед за наступающей гитлеровской армией, на восток, и дальше — к берегам Тихого океана, с миссией утверждать на огромных просторах Советского Союза власть Ватикана и папы римского, т. е. осуществлять давнюю мечту католической церкви. Всегда нагловатый, не по уму самоуверенный, в этот вечер, при тусклом свете свечей, Слипый выглядел триумфатором. Несколько иначе выглядел он ровно через два года, после разгрома немцев под Сталинградом. Его сосед по столу на банкете, устроенном в бывшей столовой воеводства в честь приезда генерал-губернатора Ганса Франка, рассказывал такой эпизод: когда после окончания банкета гости стали подыматься из-за стола, архиепископ Слипый оглянулся и, схватив лежавшую у его прибора карточку с его именем (такие карточки раскладывались, чтобы каждый приглашенный знал, где ему сидеть), воровато опустил ее в карман реверенды, боясь оставлять для потомства такую улику...

...Шушуканье, тихие разговоры, поглядывания на часы продолжались слишком долго. Каждый побаивался, как-то он вернется домой: оккупанты ввели уже свои полицейский час, после девяти вечера нельзя было появляться на улицах.