Владимир Беляев - Формула яда

«Неужели и у меня остался теперь только этот путь вместо большой дороги в настоящую, интересную жизнь?»

Пропустив процессию, Иванна медленно поднялась по выщербленным ступенькам на крыльцо. Под высокими холодными сводами собора было тихо и пустынно. Отовсюду на Иванну глядели грустными, поблекшими глазами изображения митрополитов, что некогда правили здесь, откуда-то доносились приглушенные деловитые голоса священнослужителей, деливших дневную выручку. Пахло елеем и потушенными свечами.

Иванна зашла в притвор и остановилась перед алтарем с чудотворной иконой Теребовельской божьей матери— девы Марии. Она опустилась на колени и обратила свой взор и свою душу к образу богоматери. Тусклые отблески горящих свечей озаряли полное религиозного воодушевления лицо девушки.

— Царица неба и земли, дева пречистая,— шептала Иванна,— матерь божья, заступница наша, я никогда не откажусь ни от бога, ни от тебя! Но почему люди так несправедливы? Разве я отверженная или прокаженная? Чем я хуже других?

Глухие рыданья то и дело прерывали молитву Иванны. Крупные слезы скатывались по смуглым щекам и падали на холодный каменный пол собора святого Юра.

Проходивший мимо митрат Кадочный, высокий, пожилой, с вкрадчивыми, кошачьими движениями, остановился за колонной. Он сразу узнал в богомолке дочь тулиголовского священника, о судьбе которой еще совсем недавно советовался с ним Дмитро Каблак. Чуть заметная улыбка скользнула по узким, бледным губам митра-та. Он понял, что план Каблака, согласованный с ним, начал успешно осуществляться. Тихо приблизившись, он опустился рядом с Иванной на колени и, положив на ее вздрагивающие плечи тонкую, пропахшую елеем руку, ласково спросил:

— Кто тебя обидел, дщерь моя? Что случилось злого в юной твоей жизни? Открой мне свою душу, и я помогу тебе...

...Через несколько минут, сопровождаемая Кадочным, Иванна, робко Озираясь по сторонам, шла по коридору капитула. Спаситель ее души предупредительно показывал дорогу, то и дело простирая на поворотах то вправо, то влево холеную, тонкую руку. Он вел девушку в покои митрополита. Они вошли в библиотеку, уставленную по стенам высокими книжными шкафами. Среди книг духовного содержания Иванна увидела даже сочинения Маркса и Энгельса, тома Большой Советской Энциклопедии, книги советских авторов. В простенках между шкафами портреты римских пап в золотых тиарах соседствовали с изображениями деятелей унии. На почетном месте в старинной позолоченной раме висел портрет патрона униатов папы римского Урбана III. Как боевой наказ, неизвестный художник начертал древней славянской вязью в уголке портрета слова наместника бога на земле, обращенные некогда к греко-католикам униатам: «С помощью вас, мои русины, я надеюсь обратить весь Восток».

Иванна едва успела прочесть эту надпись, как в дверях появился дородный келейник. Самый приближенный к митрополиту монах Арсений громко доложил:

— Его эксцеленция на балконе. Прошу...

С балкона капитула открывался прекрасный вид на затянутые дымкой взгорья Львова, на его старинные башни и сады.

Иванна увидела митрополита. Прикованный много лет неизлечимым недугом к передвижному креслу, граф Андрей Шептицкий полулежал в нем.

Иванна по установленному ритуалу опустилась перед митрополитом на колени. Шептицкий милостиво протянул девушке распухшую от недугов, поразивших его мощное тело, мясистую, синеватую руку. Девушка поцеловала перстень со святыми мощами на руке князя церкви. Митрополит осенил Иванну крестным знамением и сказал кротким, приглушенным голосом:

— Отец Орест поведал мне о твоем горе. Почему ты постеснялась сама зайти ко мне?

— Я не хотела нарушать покой вашей эксцеленции. У вас и без меня столько дел и столько посетителей.

— Мое сердце открыто и в минуты отдыха для всех страждущих. А к тому же ты еще и моя крестница. Ты-то не помнишь, как во время визитации в Тулиголовах я осенил тебя крестным знамением. Ты была совсем маленькая, а отец Теодозий — совсем молодой священник. И матушка твоя еще была жива... Поведай мне — это правда, что в университете требовали, дабы ты отреклась от господа бога нашего?

— Не только от бога, но и от моего отца, ваша эксцеленция! — запальчиво и гневно сказала Иванна.

Задумчиво устремив взгляд на синеватые холмы Львова, Шептицкйй сказал тихо:

— Слуги антихриста топчут сейчас нашу землю. Видно, сильно мы нагрешили перед богом, если он прислал нам с небес такое испытание — владычество сатаны...

С площади святого Юра донесся звук пионерского горна, а затем громкие слова песни:

У древних каменных стен, окаймляющих митрополичьи палаты, замелькали алые пионерские знамена. Под звуки барабана прошел мимо собора один из первых пионерских отрядов Львова. Митрополит провожал его глазами. Некоторые из пионеров еще не имели новой формы: на мальчиках были бархатные шапочки старого, гимназического образца, на девочках синие форменные мундирчики с номерами школ на рукавах. Но у всех были повязаны красные галстуки.

Весело и задорно пели самые молодые из молодых советских граждан Львова, и звуки их песни перелетали через монастырскую ограду на обвитый диким виноградом балкон капитула.

Шептицкий тяжело вздохнул:

— Наши дети поют бесовские песни. Кто бы мог подумать, что станется такое? Большевики свои порядки заводят. Закон божий в школах запретили. А когда я письмо в Киев их правительству послал, протестуя против запрета, протестуя против пионерских отрядов в школах, мне даже не ответили. Посмеялись, видно, только! Мужичье! А ведь меня короли здесь посещали, наследные принцы, самые видные люди Европы. Когда русский генерал Брусилов в прошлую мировую войну приказал вывезти меня за мои проповеди в глубь России, не только первые аристократы мира, но даже сам король Испании поднял голос в мою защиту, добивался моего освобождения. Сам король Испании! А тут советский комиссар из простых мужиков, что сидит в Киеве, не внемлет моему гласу протеста. Бессильны мы пока, дочь моя! Даже мне, понимаешь, даже мне, человеку пожилому, который почти полвека сидит на этом престоле, приходится теперь приспосабливаться к новым условиям. Вот послушай, что написал я сегодня в новом послании к духовенству...

С этими словами митрополит немощной рукой вынул из кармана мантии тетрадочку и прочел:

— «Чтобы избежать всяких недоразумений, должен прежде всего заявить, что я коммунизма как такового никогда не называл и не называю нашим врагом или врагом церкви. Ведь есть же и евангельский коммунизм, который основывается и на евангельском убожестве и на общности жизни, которым я сам сочувствую и принадлежу более чем пятьдесят лет... Ну, а если бы случайно могло показаться, что коммунизм или коммунистов я называю врагами, то это либо непонимание моих слов, либо ошибка, причиной которых было неясное мое высказывание. Врагом церкви и религии я называю безбожие, которое само этим хвастается...»