Владимир Беляев - Формула яда

В шестнадцать часов 8 октября 1949 года на людной Академической аллее Львова вблизи кинотеатра «Щорс» состоялась встреча двух молодых людей, до этого не видевших и не знавших друг друга Их фамилии, место жительства, профессии были тщательно законспирированы.

Худощавый брюнет с волнистыми волосами и сжатыми узкими губами, первым явившийся в условленное место, носил кличку «Славко». Из карманчика его серого пиджака торчал сухой желтый цветок. Это был опознавательный знак. У подошедшего к нему блондина по кличке «Ромко» в руках был свежий номер журнала «Новое время».

Не отрывая глаз от цветка и помахивая журналом, Ромко осторожно спросил:

— Который час?

— Без пятнадцати четыре,— ответил Славко.

— Пойдем в кино?

— Нет денег! — отрезал брюнет и, согласно инструкции своих руководителей — «провидныков», предложил Ромко следовать за ним.

Вскоре они оказались в Стрыйском парке, одном из лучших в Европе. В этот предвечерний час здесь гуляли матери с детьми, старые и молодые львовяне. Они прохаживались по аллеям, подолгу стояли у озера, по которому, изогнув шеи, плавали лебеди. Тихо и очень мирно было в парке в этот день золотой львовской осени. И никто из посетителей не мог предположить, что именно сейчас на одной из укромных аллей начинает осуществляться план задуманного значительно раньше убийства человека, который стремится делать людям только добро, выводит их к свету, который очень любит жизнь.

Когда в первый послевоенный год какие-то хулиганы срубили два дерева в Стрыйском парке, человек, которого замышляли сейчас убить, поднял на ноги горсовет, всю общественность Львова, писал об этих двух деревьях в газету, писал так, будто речь шла о жизни людей, а не буков и кленов: он всегда заглядывал в будущее и хотел сделать жизнь своих современников, переживших тяжелейшую из войн, радостной и прекрасной...

— Провиднык велел убивать тебе,— оглянувшись по сторонам, зашептал Славко,— а я буду заговаривать зубы...

— Знаю,— глухо подтвердил Ромко,— Буй Тур тоже самое сказал... Вот этим, чтоб шуму не было.— И, расстегнув пиджак, показал засунутый за пояс гуцульский топорик с блестящим лезвием.— А эти штуки возьми. На всякий случай!

Он передал своему чернявому напарнику пистолет, или, как его называли в этих краях, «сплюв», и темную гранату-лимонку. Другой пистолет и еще одну гранату Ромко, как велели ему главари, оставил у себя.

Затем они поднялись по крутой тропинке из парка на взгорье, пересекли линию детской железной дороги и, свернув на Стрыйское шоссе, стали спускаться по Гвардейской.

По тому, как уверенно вел сообщника Славко, нетрудно было догадаться, что ему хорошо знаком маршрут. Но Ромко ни о чем не спрашивал: конспирация исключала любопытство. Войдя во двор высокого каменного дома, Славко, не глядя на номера квартир, стал быстро подниматься по лестнице, так что его спутник с топориком за поясом едва поспевал за ним.

На четвертом этаже у квартиры номер десять Славко задержался и прислушался. Чуть слышно прозвенел за дверью телефонный звонок. Славко прижался ухом к двери. Послышался женский голос.

— Его еще нема,— шепнул Славко,— давай погуляем!

Бродили они добрых полчаса, прошли по улице Боя-Желенского к бывшей Бурсе Абрагамовичей, откуда гитлеровцы по составленным заранее украинскими националистами «черным спискам» выводили на расстрел в ночь с 3-го на 4 июля 1941 года большую группу львовской интеллигенции, и затем вернулись на Гвардейскую.

Славко решительно позвонил. Дверь открыла низенькая, полнолицая домашняя работница.

— Писатель дома?

— Еще немае, но скоро будет. Заходьте!..

Оба вошли в прихожую и присели на стулья. Вскоре раздался звонок, и в квартире появилась русоволосая женщина — жена писателя Мария Александровна.

— А, это вы! — сказала она, обращаясь к молодому человеку по кличке «Славко», как к знакомому.— Чего же вы тут сидите? — И, гостеприимно открыв дверь, пригласила их в столовую.

Ромко зашел вторым и, заглянув в соседний кабинет, вздрогнул от неожиданности: перед натянутым, испещренным красками холстом сидел, углубившись в свою работу, какой-то человек. Довольно быстро сообразив, что это художник и пишет он портрет хозяина квартиры, Ромко несколько успокоился, но, как выяснилось значительно позднее, подумал: «Значит, убивать будем большого человека, раз портреты его рисуют...»

В это время без звонка раскрылась наружная дверь и в комнату вошел сам хозяин — невысокий, но крепко сложенный, с копной густых, льняного цвета волос на крупной, красиво посаженной голове. На поводке он вел черно-белую, добродушную на вид карпатскую овчарку.

— Добрый вечер! — поздоровался он со Славко.— Что-нибудь снова случилось?

— Так, це я,— поспешно ответил Славко.— А это мой коллега, тоже студент. Придирается, пане письменник, ко мне директор института Третьяков за то, что я тогда пожаловался вам на него...

— Как так придирается?

— Ну, подколы ведет всякие... Боюсь, как бы он не отчислил меня вовсе. Нельзя ли на него управу найти?

— Что же я сделаю? — сказал писатель.— Я вступился однажды за вас, а выяснилось, что вы все очень преувеличили... Я посоветовал бы вам обратиться прямо в облисполком, к его председателю Стефанику...

Он отстегнул поводок овчарки.

Собака, разъезжаясь на лапах по скользкому, хорошо натертому паркету, подбежала к сидевшему в кресле Ромко и принялась обнюхивать его карман, в котором лежал пистолет.

Ромко отшатнулся к спинке кресла.

— Это добрый пес,— улыбнулась Мария Александровна.— Он только не любит тех, у кого оружие.

— Прошу, пани, уведите собаку!

Пока хозяйка уводила овчарку на кухню» Славко попросил:

— А вы, пане письменник, напишите про нашего директора в журнал «Перець». Он тогда не будет накладывать на нас взыскания.

— Не буду я писать в «Перець». Слишком мелкое это дело для журнала...

— Но если вы напишете в «Перець», он будет лучше относиться к нам, студентам,— продолжал канючить Славко и подмигнул напарнику. Но тот отрицательно покачал головой.

— Извините, хлопцы, в «Перець» я все-таки писать не буду. Меня ждет художник. Мария, напои хлопцев чаем, а я пойду...

Мария Александровна принесла чай и печенье, присела к столу, принялась гостеприимно угощать молодых людей. Еще недавно она сама была студенткой одного из художественных институтов Москвы и понимала, что значит жить на стипендию. Если бы только она знала, кого угощает!

Перед тем как попрощаться, Ромко зашел в кабинет писателя, остановился за спиной художника и, наблюдая за тем, как тот работает кистью, поглядывая на выразительное, умное и слегка грустное, может быть, от какого-то неясного предчувствия, лицо хозяина квартиры, воскликнул с деланным удивлением: