Алексей Тимофеев - Русский фактор. Вторая мировая война в Югославии. 1941–1945

С другой стороны, аграрии как наиболее демократичная партия меньше всех среди югославского политического бомонда были вовлечены в антикоммунистическую и антисоветскую политику, бывшую мейнстримом официального Белграда в 1918–1939 гг. Поскольку Коммунистическая партия Югославии была официально запрещена, аграрии были наиболее левой партией югославской официальной политики, поэтому именно им и удалось выдвинуть своего лидера на пост первого посла королевства Югославии в СССР. Умеренная левизна сербских аграриев, несмотря на все перепетии, сохранилась и в послевоенной Югославии, благодаря чему наиболее левым из них было некоторое время позволено находиться в парламенте и правительстве для придания видимости многопартийности ширме «народной демократии».

Собственное видение геополитических приоритетов Югославии Гаврилович ставил выше мнения королевского Министерства иностранных дел и правительства, которое направляло его в Москву. Показательный диалог состоялся между Гавриловичем и немецким послом в Югославии фон Херреном в июне 1940 г., накануне отбытия лидера аграриев к месту службы в СССР [547]. Важно отметить, что воспоминания об этой беседе оставил сам Гаврилович. Согласно этим воспоминаниям, Гаврилович в разговоре совершенно игнорировал то, что Югославия проводила курс нейтральности. Он позволил себе такое в разговоре с представителем сильной и безжалостной страны, которая в то время уже показала свою военную мощь. И это несмотря на то что значил нейтралитет для Югославии, не имевшей ни одного военного союзника и окруженной кольцом союзных Германии реваншистски настроенных соседних стран. В результате фон Херрен прямо заявил, что, очевидно, югославский посол едет в Москву, чтобы постараться испортить германско-советские отношения. Это предположение Гаврилович тут же назвал «комплиментом», чем потвердил догадку немецкого дипломата. Более того, Гаврилович ясно дал понять, что оглашенная фон Херреном цель является для балканского политика приоритетной. Он храбро и решительно заявил: «Я люблю свою страну и отдал бы за нее и свою жизнь, и своих детей. Я буду защищать интересы своей страны до конца!» Столь патетическое заявление следует дополнить некоторыми деталями. Процитируем отрывок из недавно обнаруженных пространных мемуаров Бранко Лазаревича (1883–1963), выдающегося сербского интеллектуала, писателя и дипломата. «Состоялся путч. Радио вещает. Говорит король Петр II. Позднее оказалось, что король ничего не знает и что вместо него речь произнес молодой подпоручик. Вбежал в наш дом на улице Леди Колдри, 9 сын Милана Гавриловича и крикнул: “Кранты пакту!” (После этого он убежал из страны, и он, и вся его семья, и сегодня они в эмиграции.)» А вот как Б. Лазаревич описывал дальнейшее развитие событий, имевших место еще до того, как Германия напала на Югославию. «Начали наши самолеты летать над Белградом. Армия начала маршировать по улицам. Возбуждение до делириума… Через два дня, я думаю, числа тридцатого, состоялся в доме доктора Милана Гавриловича на улице Андры Николича длительный телефонный разговор с самим послом Гавриловичем… и сразу же после этого разговора вся его семья вместе с семьей Тупанянина выехала якобы в Боснию, а на самом деле через Болгарию в Стамбул» [548].

Однако вернемся к прибытию Милана Гавриловича в Москву. Сразу же после приезда он развил бурную дипломатическую деятельность, которая нисколько не ограничивалась идеями и приказами его формального начальника — министра иностранных дел Сербии Александра Цинцар-Марковича, «скучного» карьерного дипломата, находившегося на дипломатической работе с самого начала трудовой деятельности (с 1921 г.). Отсутствие дипломатического стажа вовсе не смущало Милана Гавриловича, который пытался восполнить его богатым опытом балканского политика, готового к самым разнообразным «комбинациям». Уже в ходе первого официального визита в НКИД СССР Гаврилович постарался привлечь симпатии советских дипломатов любыми казавшимися ему уместными способами. Согласно воспоминаниям представителя советской стороны, Гаврилович «зашел так далеко, что настаивал на создании Балканского союза, руководствующегося славянофильскими идеями, в котором русский язык заменит различные славянские диалекты» [549]. Крайне показательно, что год спустя Милан Гаврилович отказался публично произнести эти свои слова и вообще что-либо произнести с трибуны Всеславянского митинга в Москве 10–11 августа 1941 г. [550]

Сразу же после столь эмоционального выступления Гавриловича в июне 1940 г. советские дипломаты сообщили об этом «куда следует», и НКВД решил завербовать активного и самостоятельного дипломата. Но едва успели начальник 3-го отдела ГУГБ (КРО) НКВД П.В. Федотов и замначальника 5-го отдела ГУГБ (ИНО) [551]П.А. Судоплатов выполнить задуманное, как их постигло разочарование. М. Гаврилович вряд ли годился на роль проводника советского влияния в Белграде — уже слишком часто он посещал сэра Стаффорда Криппса, посла Великобритании в СССР. Эти контакты были связаны с продолжением партийной деятельности М. Гавриловича. Дабы не отрываться от событий в Белграде и оповещать своих партийных коллег о нюансах переговоров с СССР, Гаврилович слал на имя М. Тупанянина тайные сообщения, которые он ревниво скрывал даже от глаз своего министра иностранных дел. Чтобы соблюсти эту приватность, Гаврилович пользовался услугами своего британского коллеги, с чьей помощью сообщения Гавриловича, закодированные британскими дипломатическими шифрами, летели в Королевство Югославии [552]. Немудрено, что в НКВД его поспешили сразу же зачислить в британские шпионы.

Вскоре М. Гавриловичу удалось еще более запутать сотрудников НКИД и НКВД в нюансах своей многослойной лояльности. Осенью 1940 г. югославский посол стал намекать советским дипломатам на то, что реальный адрес для переговоров представителям СССР стоит искать не в королевском правительстве, а в группе антинемецки настроенных офицеров королевского Генштаба, оппозиционных белградскому правительству [553]. В результате уже в сентябре 1940 г. в Париже были начаты эти переговоры, а прекращены они были лишь после того, как стало ясно, что, несмотря на всю риторику правительства и оппозиции, Югославия стремительно движется к пакту с Германией и ее союзниками.

И все-таки М. Гаврилович, представлявший свою все еще официально нейтральную страну, продолжил опасную акробатику над пропастью войны, в которую была готова сорваться Югославия. В то время как и Сталин, и Молотов поставили его в известность, что СССР не только не будет, но и не хочет самоинициативно вступать в войну, даже в случае ухудшения ситуации на Балканах, Гаврилович передавал в Белград эту внятную позицию в крайне своебразной трактовке. Он слал Цинцар-Марковичу сообщения о том, что СССР якобы готов вступить в войну и что СССР «в любом случае против нейтральной Югославии» [554]. В конце концов Гаврилович сообщил официальному Белграду, что «…Вышинский открыто сказал, что [СССР. — А.Т .] вступит в войну против Германии, если британцы откроют фронт на Балканах. Советские войска устремятся прямо на Болгарию и проливы» [555]. Трудно поверить в такую откровенность поляка и бывшего меньшевика Андрея Януарьевича Вышинского, который, немотря на все эти «недостатки», сумел пробиться на самый верх государства и при этом пережить самого Сталина. Трудно поверить в то, чтобы осторожный Вышинский заявил нечто, настолько отличное от курса Сталина на уклонение от конфликта с Германией. Еще труднее поверить в то, что эту откровенность Вышинский мог допустить по отношению к иностранному дипломату, да еще столь «многослойной лояльности», каким был Милан Гаврилович. Свободная интерпретация заявлений советских политиков привела к тому, что НКИД был вынужден перейти к достаточно необычным в дипломатической практике шагам. Советскому полпреду Плотникову пришлось в Белграде выяснять в югославском МИДе, насколько точно посол Югославии передает советские формальные и неформальные высказывания своему руководству [556].