Соломон Бройде - В плену у белополяков

— Мы идем из Германии, где пробыли четыре года в плену. Сейчас возвращаемся на родину. Через месяц пришлем тебе деньги за ботинки и хлеб.

Растерявшийся старик ничего не ответил.

Мы стремглав бросились из хаты.

Последующие ночи прошли без особых приключений. Продолжали шагать на запад. Как-то ночью увидели много огней.

— Город какой-то, ребята! — сказал Петровский.

— Да, может быть, это уже и Германия… — задумчиво произнес Исаченко.

— Нет, наверное, еще польская территория, — отозвался Борисюк.

Остановились. Надо было принимать решение, как двигаться дальше. Обращаться с расспросами к кому бы то ни было рискованно. Не знали, идти ли по направлению к городу, или выжидать. Расстояние до города, как мы определили на глаз, было незначительное, а между тем уже рассветало.

Не желая рисковать, решили расположиться на отдых.

В стороне заметили несколько занесенных снегом скирд. Это было настоящим чудом.

Установив очередь дежурства во время сна для всех товарищей, зарылись в насквозь промерзшую солому.

Первым взял на себя обязанности по нашей охране Петровский.

Через три часа он разбудил Борисюка, а сам улегся.

После Борисюка наступила моя очередь.

Я с трудом преодолевал дремоту. Вдруг услышал стук колес и голоса. Гулко застучало сердце.

«Неужели за соломой? — подумал я. — Нет, не может быть, вероятно, возле скирды проходит тракт, которого мы в темноте не разглядели».

Стук колес тем временем становился все явственнее— он приближался. Тогда я решил разбудить товарищей.

— За соломой! — испуганно проговорил Исаченко.

— Молчите, ребята! — прошептал Петровский. — Будем действовать так. Если мы еще в Польше, — а это мы выясним, когда услышим, на каком языке будут разговаривать приехавшие, — назовемся пленными, бежавшими из Германии: на родину, мол, в Польшу возвращаемся. Петька будет с ними разговаривать по-польски. Борисюк по-немецки. Если же услышим немецкую речь, стало быть, мы уже в Германии. В этом случае скажем, что мы русские пленные. Вот и весь сказ. Помните, что путать нельзя. Все остальное объявляйте по-старому, как условились раньше: ты, Петька, из Минска, Исаченко из Витебска, Борисюк из Виленской губернии, а я из Кайданова. В Германии, мол, были в лагере Ляндсдорф, куда попали в шестнадцатом году после боя под Кенигсбергом.

— Янек, подъезжай тут, бо тутай слома взрушена, лепей бензе взесть, — услышали мы вслед за этим звонкий молодой голос.

— Все ясно, — сказал Петровский. — Надо вставать. Мы в Польше. Петька, не подгадь!

Я собрал все свое мужество и решительно поднялся наверх. Внизу у скирды, увидел подростка лет семнадцати с вилами в руках. Очевидно, он намеревался укладывать на телегу солому, в которой мы укрывались.

— Пане, не бойтесь! — обратился я к нему по-польски. — Вы наверное, поляки?

— Так! — произнес подросток, вздрогнув.

Не успел я опомниться, как Петровский, спрыгнув со скирды, уже очутился возле подростка и с радостным лицом крепко тряс ему руку.

— Где мы находимся? — спрашивал он, глядя восторженно на поляка.

Тот молчал, не понимая Петровского.

Я стал рассказывать поляку историю нашего пребывания в немецком плену, всячески разукрашивая ее подробностями.

— Сейчас бежим на родину, — горячо пояснил я поляку, — так как узнали, что эти места заняты польскими войсками… А далеко ли нам еще идти до родной, желанной Польши? — задал я ему вопрос.

— Да вы уже в Польше. Немецкая граница в двенадцати километрах отсюда.

Стало быть, мы не дошли до границы, где нас ожидала свобода, всего каких-нибудь двенадцать километров. Вот так досада!

Делать нечего. Необходимо выпутаться из этой истории. Раз затеяли игру, надо ее продолжать.

Подросток кликнул своего старшего брата, находившегося в нескольких шагах от нас.

Я вынужден был и этому внушить доверие к нашим словам, повторив историю бегства из немецкого плена.

Я вдохновенно снова изложил эпопею издевательства над нами, «польскими пленными».

Материала для рассказов у меня ведь было достаточно — стоило только вспомнить наше житье-бытье в Стрелкове, отнеся все это за счет немцев, а не поляков.

Поляки слушали нас, затаив дыхание. Лица их горели ненавистью к немцам. Временами, особенно, когда я рассказывал о систематическом избиении польских пленных плетками из телефонной проволоки, у них срывались восклицания:

— Холеры, скурве сыне!

Мы стали успокаиваться. Очевидно, они нам поверили, ибо стали подробно и ласково отвечать на наши нетерпеливые вопросы.

Выяснилось, что город, находившийся на расстоянии получаса ходьбы от нас, назывался Иновроцлав. Расположен он в двенадцати километрах от границы с Германией. В городе, по словам братьев, в это время сосредоточивались польские силы, направлявшиеся на фронт для борьбы с немцами. Оба молодых поляка жили на хуторе, находившемся от скирды соломы, где мы были застигнуты, на расстоянии всего лишь полукилометра.

Янек пригласил нас всех к себе.

Положение создалось такое, что отказываться от гостеприимства поляков было нельзя. К тому же мы не видели для себя особенного риска в посещении домика братьев. Жилье их стояло уединенно, на новых людей мы вряд ли там могли наткнуться, а братья не внушали никаких опасений.

Они крепко поверили, что мы беглецы из немецкого плена, сочувствовали нам и были полны желания всячески нас утешить.

Мы помогли ребятам нагрузить телегу соломой и тронулись вместе с ними к хутору.

Подъехали к хате.

Стасик, так звали младшего брата, побежал вперед, чтобы сообщить матери о неожиданных гостях — пленных из Германии.

Через несколько минут подошла старая полька в чепце, участливо стала разглядывать нас. Мне пришлось и ей сообщить несколько подробностей о нашем житье-бытье в Ляндсдорфе. Она внимательно выслушала, покачала головой и любезно пригласила войти в хату.

Вскоре был готов обед. Мы сытно поели. За обедом каждый из нас сообщал какие-нибудь дополнительные подробности о немецких зверствах.

Так как днем идти дальше мы не рисковали, то решено было время до наступления темноты использовать для починки своей ветхой одежды. Старуха-полька, видимо, старалась оказать нам внимание: дала ниток, принесла какие-то тряпки для заплат.

Сытые, довольные, веселые, мы занялись ремонтом и не заметили, как пролетело несколько часов до конца дня.

Наступил вечер. Янек, Стасик и мать уговаривали нас остаться ночевать. Мы категорически отказывались. Они недоумевали: им непонятно было наше упорство. Собственно и нам очень хотелось поспать ночь под крышей, но мы опасались, чтобы кто-нибудь, забредя случайно в хату, не опознал в нас пленных, бежавших из польских лагерей.