Хью Томас - Двойники. Правда о трупах в берлинском бункере.

Из московских лагерей, где содержались военнопленные, отобрали восемь заключенных — тех, кто служил в бункере до самого конца, включая Линге и Баура. Протоколы допросов, которые длились по восемь-девять часов и проходили большей частью по ночам, в делах отсутствуют, их заменяют конспекты. Тем не менее можно установить, что Линге и Бауру не разрешали днем спать, их одели в рваное тряпье, что усугубляло испытываемый ими ужас.

Из документов явствует, что Линге не доверяли. Когда его схватили, он дал сомнительные показания, будто бы заранее приготовил одно одеяло, чтобы завернуть в него труп, и положил это одеяло в коридоре около комнаты Гитлера в ожидании его самоубийства. Как это могло бытъ, спрашивали советские следователи, когда должно было быть два самоубийства? При такой похвальной предусмотрительности нужно было бы приготовить два одеяла?!

Более того, хотя Линге корчился от ярости и страха, вызванных холодом и голодом, он говорил своему сокамернику (агенту НКВД, немцу, которого звали Бемен), что никогда не расколется и поэтому его нельзя будет обвинить во лжи, потому что только Мартин Борман и он знают правду!

Тем не менее следователи были уверены, что он лжет и что он намеренно отослал в последнюю минуту из кабинета Гитлера второго камердинера, чтобы он, Линге, «освободился от свидетеля». Во всех показаниях, которые Линге давал советским следователям, он ни разу не упоминал о каком-либо запахе вроде цианида, а только о едком дымке, в отношении которого они не верили, что его можно было унюхать через закрытую дверь, не пропускавшую запахов.

Высокомерие советских следователей, допрашивавших Линге насчет пулевой раны на виске у Гитлера — по словам Линге, «маленькая капля крови», — заставило его после возвращения в камеру признаться Бемену. Донесение Бемена представляет собой весьма интересное чтение: задаваемые ему провокационные вопросы вызвали у Линге ответ, от которого у меня глаза на лоб полезли от удивления:

«Они спрашивали меня о пулевом отверстии и о том, были ли на одежде следы крови. Я ответил, что заметил кровавое пятно на правом виске —- красное пятно — размером не больше трех почтовых марок. Я не знал, действительно ли это рана от пули —это красное пятно могли и нарисовать».

Как мог Линге, якобы последний человек, который видел Гитлера живым, и первый, кто увидел его труп, даже предполагать, что пулевая рана могла быть нарисована? Это весьма странное заявление, к тому же одно из многих подобных. Интересно также, что «маленькая капля крови» на виске увеличилась до размера трех почтовых марок, чтобы удовлетворить допрашивающих, и что в первоначальных показаниях Линге утверждал, что видел кровь на левом виске.

Я должен согласиться с позицией следователя, допрашивавшего Линге, что невозможно поверить, чтобы Линге не мог описать более точно рану на виске, если он видел ее на самом деле. Вместо этого Линге даже не приблизился к истине, хотя предполагаемое пулевое ранение было основой его показаний. Я согласен, что это только подтверждает отсутствие какой-либо раны от пули.

В показаниях Линге есть одна весьма интересная фраза. Линге утверждал, что вошел в кабинет Бормана, чтобы сказать ему: «Это произошло, министр», — якобы имея в виду, что Гитлер застрелился. Но в тот момент Линге, как предполагается, не открывал дверь в комнату Гитлера, и эта фраза приобретает иное значение, которое мы рассмотрим ниже.

Показания Линге в отношении Евы Браун также весьма причудливы: не говоря уже о том, что он не заметил никаких следов на теле, Линге, похоже, не мог вспомнить и остальные детали, даже такую, как кто именно выносил тело Евы из бункера.

Из показаний Линге становится ясно, что советские следователи подозревали, что если и был выстрел, покончивший с Гитлером, то ответственность за это лежит на Линге. (На это намекает и Елена Ржевская, одна из переводчиц при допросах Линге, в своей книге «Конец мифа Гитлера».) Завершающий комментарий офицера НКВД, проводившего допросы Линге, в разделе, посвященном версии Линге о предполагаемом самоубийстве, звучит так: «Я лично никогда не слышал ни об одном случае, когда муж и жена, совершая самоубийство, прибегали к разным способам. Точно так же не могу себе представить, чтобы эти люди мирно сидели рядышком на диване».

Допросы Баура, который тоже подвергался пыткам голодом и холодом и который делил камеру с агентом «Б- III»,также содержат некоторые интересные моменты. Баур страдал обмороками и депрессией, но в общем оставался «слишком спокойным». Тем не менее он рассказывал, что «узнал о смерти Гитлера от Геббельса и Бормана, когда трупы уже были сожжены в саду. Его ничто не удивило, кроме того, что вождь застрелился из обычного армейского пистолета, а не воспользовался своим прекрасным личным оружием». (Читатели припомнят, что на полу лежали не один, а два прекрасных личных пистолета «вальтер»; никто до этого не упоминал армейский пистолет.)

Советские следователи отнеслись весьма подозрительно насчет «банальностей в рассказе о том, как он прощался с Гитлером», особенно имея в виду, что Баур не только не подошел к телу, но и не попрощался ни с кем, не стал расспрашивать других свидетелей в Берлине и даже в советских лагерях, что же в действительности случилось с Гитлером, — факт, который они сочли «странным безразличием». Они считали ответ Баура, что он намеревался выяснить все после того, как спасется из бункера, очевидной ложью, учитывая то, что они знали от своих агентов, помещенных среди заключенных. Они были уверены, что его реакция является следствием чувства вины, и неоднок ратно предлагали своим начальникам в НКВД «признать тот факт, что Баур так невозмутим, потому что он знает, что это все обман».

Бесконечные часы перекрестных допросов свидетелей не приблизили следователей к истине. Серов приходил в отчаяние, но он уже подготавливал арену для нового раунда жульничества.

В мае 1946 года — через год после произошедших событий — в Берлине воссоздали бункер так, словно все это произошло только что и ранее не было никакого расследования. Был составлен план расположения мебели, причем разыскали и восстановили ту мебель, которая была увезена.

Такая реконструкция производила впечатление, но к 1946 году бункер оказался затоплен более чем на 30 сантиметров — холодная черная вода хлюпала в помещениях, о которых шла речь, оставляя на полу слизь, влажный затхлый воздух способствовал появлению на стенах грибка, от которого они почернели. Восстановление событий носило фарсовый характер. И Линге, и Баур, от которых потребовали, чтобы они воспроизвели свои движения, чувствовали себя после этого эксперимента гораздо увереннее, чем до него. Стоит ли этому удивляться!