Елена Первушина - Быть императрицей. Повседневная жизнь на троне

Сергей Дмитриевич Шереметьев вспоминает стихи Федора Ивановича Тютчева, посвященные приезду принцессы Дагмары.

«Я чувствую, что могу и даже очень полюбить милую Минни [80], тем более что она так нам дорога. Даст Бог, чтобы все устроилось, как я желаю. Решительно не знаю, что скажет на все это милая Минни; я не знаю ее чувства ко мне, и это меня очень мучает. Я уверен, что мы можем быть так счастливы вместе. Я усердно молюсь Богу, чтобы Он благословил меня и устроил мое счастье».

«Я уже собирался несколько раз говорить с нею, но все не решался, хотя и были несколько раз вдвоем. Когда мы рассматривали фотографический альбом вдвоем, мои мысли были совсем не на картинках; я только и думал, как бы приступить с моею просьбою. Наконец я решился и даже не успел всего сказать, что хотел. Минни бросилась ко мне на шею и заплакала. Я, конечно, не мог также удержаться от слез. Я ей сказал, что милый наш Никс много молится за нас и, конечно, в эту минуту радуется с нами. Слезы с меня так и текли. Я ее спросил, может ли она любить еще кого-нибудь, кроме милого Никса. Она мне отвечала, что никого, кроме его брата, и снова мы крепко обнялись. Много говорили и вспоминали о Никсе, о последних днях его жизни в Ницце и его кончине. Потом пришла королева, король и братья, все обнимали нас и поздравляли. У всех были слезы на глазах».

Цесаревна скоро забеременела, но по неосторожности верховой езды в Дании выкинула. Рождение сына Николая было, конечно, большой радостью. Второго сына они назвали Александром, но ему было не суждено долго жить. Смерть его глубоко огорчила родителей и, как говорят, имела прямым следствием значительное сближение, незаметное в первые года. Общее горе закрепило тот крепкий союз, который отныне безоблачно стал уделом их до конца.

Посла коронации император со своей семьей вынужден был переехать в Гатчину, так как опасался нападения террористов, убивших Александра II. Позже, когда они вернулись в Петербург, то не стали переселяться в Зимний дворец, оставшись в Аничковом, где Александр жил, когда еще был великим князем.

Гатчинская жизнь, как он ее себе устроил, вполне согласовывалась с его вкусами и характером. Она могла казаться однообразной и скучной для других, но он этого не замечал потому, что день его был полон. Находили, что он слишком уединяется, что мало было разнообразия в посетителях вне приемных дней. И в этом была своя доля правды. Но душою разнообразных сборищ, притягательным центром и средоточием подобных собраний может быть только хозяйка. С этой же стороны, к сожалению, было полное отчуждение от всяких интересов вне интересов своего кружка, отсюда та двойственность, столь часто тормозившая всякое начинание. Здесь не могло быть борьбы, а потому и сложилась жизнь не для всех понятною. Все это, конечно, не облегчало державный труд…

Он очень не любил, когда у него в комнате производили беспорядок или что-либо ломали, от чего не убережешься с детьми. В Аничкове он обыкновенно после завтрака садился у зеркального окна с видом на Невский проспект. Другое окно тут же, рядом, выходило в сад. В этом светлом углу сходились и дети, а императрица, как и прежде цесаревною, садилась в обычное свое кресло. Тут же лежали папиросы, которыми они угощали, и разложены были афиши. Сюда обыкновенно и приносили кофе. Все те же неизменные портреты на столах и в подоконниках и ваза cloisone [81], дети подходили к окну, а когда были моложе, садились на него. Любил он рассматривать проходящих и едущих по Невскому и делать свои замечания. Он следил за переменою вывесок и магазинов и всегда сообщал об этих перемещениях. У этого заветного окна припоминается многое в разное время. Менялись люди, менялось время, а уютный уголок этот со своими приветливыми хозяевами оставался все тем же. Перемена положения ничем на них не отразилась, и это явление редкое. Сколько интересных разговоров у этого окна, сколько моментов исторических и психологических.

Разговор обычно заканчивался: «Mini il est tempus – je dois recevior», или «je dois on s’occuper», или «je dois faire des visites» [82] – и он подходил к письменному столу и трогал звонок в конюшню, по которому подавали ему экипаж, смотря по тому, как он нажимал кнопку. Иногда по поводу родственных визитов громко заявлял, насколько они ему надоели. Императрица любила кататься по Невскому проспекту. «Madame, vous allez хлыще» [83]. У него был свой глагол, который он производил от слова хлыщ (хлыщить), то есть уподобляться катающимся хлыщам.

Мария Федоровна была совсем другой. Она наслаждалась общением, получала удовольствие от светских мероприятий, много времени уделяла благотворительности и очень любила танцевать.

Придворные балы были наказанием для государя, но они имеют свое значение, в особенности большой бал Николаевской залы [84]. Это предание, которое забывать не следует, и балы по-прежнему продолжались: Концертные, Эрмитажные, Аничковские…

…Приглашенный однажды на бал в английском посольстве, государь предпочел остаться в Гатчине. Императрица поехала и вернулась очень поздно. На другой день я завтракал у государя, и он забавно подтрунивал над нею, говоря, что наслаждался всю ночь на Гатчинском озере, где лучил рыбу, и вдвойне наслаждался при мысли, что без него отплясывают в английском посольстве…