Манфред Хельманн - Российские самодержцы. Екатерина II. Иван Грозный

Как бы много ни было запрещено великой княгине при недоверчивом дворе, читать ей было позволено. Екатерина погрузилась в чтение. В отличие от своего супруга и императрицы, у нее были живые духовные интересы, на основании чего считала себя философски настроенной. Уже в пятнадцать лет она написала сочинение о самой себе, к сожалению, утраченное, под названием «Портрет философини» и дала его прочитать одному доброжелателю, шведскому дипломату графу Гюлленборгу. Тот порекомендовал ей после этого, чтобы укрепить в себе «благородство души, твердость характера и другие качества сердца и духа», читать если не философские, то общеобразовательные книги, как, например, «Сравнительные жизнеописания» Плутарха и «Жизнь Цицерона» Миддлтона. Если вначале Екатерина не находила интереса в этих книгах, а ограничивалась чтением низкопробных криминальных и прежде всего любовных романов, то с возрастом это изменилось. Она действительно начала заниматься философской литературой и благодаря этому вошла в мир идей — идей Просвещения, — который до сих пор был ей абсолютно чужд. Больше всего ее захватили Монтескье (L'esprit des lois) и Вольтер (Essai sur les moeurs et l'esprit des nations).

Справедливо отмечается то, что чтение этих книг сыграло большую роль в формировании личности Екатерины, но не в ее позднейших практических действиях в качестве правительницы Российской империи. Екатерина часто и охотно ссылалась на философов Просвещения, объявляла себя их сторонницей и позднее оживленно переписывалась с ведущими умами своего времени. Она называла «L'esprit des lois» своим молитвенником, считала себя республиканкой и восторгалась свободой как «душой всех вещей». Но в ее «реальной политике» это не нашло отражения. Благодаря чтению Екатерина приобрела удобный запас цитат, который она использовала охотно и в основном очень умело, но тем не менее она прекрасно отдавала себе отчет в том, что было полезно для ее положения сначала как великой княгини, а затем императрицы. Постулаты Вольтера и максимы Монтескье часто противоречили этому.

Занятия политической и философской литературой и одновременно внутреннее отстранение от сумасбродного мужа укрепили ее чувство собственного достоинства и, как говорила впоследствии Екатерина, «поддержали в ней гордость и духовное достоинство». Теперь она стала полностью самостоятельной и с растущей страстью стала предаваться двум обольстительным вещам: игре в политику и игре в любовь.

На примере своей матери Екатерина научилась тому, как не надо заниматься политикой. На примере же своего мужа она утверждалась в этом каждый день. Ничтожность души и характера престолонаследника выражались в том, что он находил удовлетворение в «раздутом самодовольстве», в том, чтобы оскорблять чувства своего русского окружения, прежде всего религиозные и национальные. Он не считался с элементарными правилами приличия, громко болтал во время богослужения и издевался над своими подчиненными. К несчастью, на двадцать седьмом году жизни Петр был признан способным «сам управлять своими голштинскими владениями», а в формулировке, которая должна была показаться его окружению насмешкой, хотя и не была таковою, императрица «с особым удовольствием» давала свое согласие на то, что он «как правящий герцог мог управлять своими землями и подданными, которые… могут быть предоставлены его собственному зрелому суждению и разумному поведению».

По иронии судьбы попытка править Голштинией из Петербурга дала возможность не ему, а его жене доказать свое «зрелое суждение и разумное поведение». Очень скоро выяснилось, что наследник русского престола и герцог Голштинский не только не был способен, но и не желал серьезно заниматься голштинскими делами, которые очень осложнились вследствие конфликта с Данией из-за Шлезвига, и был в высшей степени удовлетворен тем, что Екатерина взяла это на себя. Целеустремленно и самоуверенно она приняла на себя не только фактическое ведение дел, но и ответственность за это. «Я испросила у него (престолонаследника), — рассказывает она в своих мемуарах, — особый указ с его подписью и печатью, чтобы голштинские чиновники повиновались мне». Это было вступлением Екатерины в политику.

От ведения голштинских дел она довольно скоро перешла к участию в русских внешнеполитических делах. При этом великая княгиня укрепила свои личные отношения как с иностранными дипломатами, так и с русскими государственными деятелями, прежде всего с Бестужевым, и вскоре участвовала во всех хитросплетениях большой политики. Уже с середины 50-х годов, как следует из донесений иностранных дипломатов, ее мнение значило для них гораздо больше, чем мнение престолонаследника.

Сама она находила все большее удовольствие в политике и не меньшее удовольствие в любви. Несмотря на раннюю физическую зрелость и фактическое отсутствие супружеских отношений, Екатерина, вопреки расхожему мнению, довольно поздно начала заводить любовные романы; впрочем, и позднее, а точнее сказать, никогда она их больше не прекращала. Неправдоподобно, чтобы причиной ее первоначального воздержания была строгая охрана, поскольку она вполне могла бы ее обмануть. Скорее можно предположить, что до 22 лет она сама не ощущала в этом потребности. Нет нужды подробно описывать ее бесчисленные любовные приключения. Они дали современникам и потомкам много материала для в высшей степени пикантных и скабрезных рассказов, которые повредили репутации Екатерины даже в снисходительном XVIII веке. Ничто человеческое было ей не чуждо.

Как ни различны были ее любовники, их объединяло то, что все без исключения они были моложе самой Екатерины, а поскольку возраст ее любовников постоянно оставался в пределах 22–26 лет — исключением был лишь Потемкин, — то разница в возрасте между любовниками постоянно увеличивалась. Последний фаворит, князь Зубов, был моложе нее на 38 лет.

Сама Екатерина отрицала, что у нее была «страсть к распутству», и возлагала вину за свое поведение не на себя, а на свою судьбу. «Если бы судьба подарила мне в молодости мужчину, которого я бы могла любить, — не слишком убедительно объясняла она, — то я бы не изменилась во веки вечные».

В пристрастии к «незрелому» видели проявление ее «страсти к формированию людей» (Левальтер); однако в то же время это было выражением ее очень рано проявившегося властолюбия. Став императрицей, она хотела править неограниченно, точно так же она желала царить и над людьми из своего окружения. Ее любовники или, точнее сказать, ее возлюбленные мужского пола являются красноречивым примером этого. Даже о Потемкине, своей бьющей в глаза мужественностью напоминавшем быка, князь фон Лигне заметил: «lе plus femme de deux, c'est bien lui». Будучи старше по годам, Екатерина всегда превосходила всех своих любовников, которые оценивались, в первую очередь, по физическим качествам. При этом сама она отнюдь не была красавицей; ее идеализированные портреты не должны ввести в заблуждение. Француз по имени Фавье (Favier), признанный знаток женской красоты, который иногда бывал в Петербурге, описывает ее следующим образом: «Длинная, тонкая, но не гибкая талия, благородная осанка, но жеманная, неграциозная походка, узкая грудь, длинное лицо, особенно подбородок, застывшая на губах улыбка, но плоский вдавленный рот — вряд ли ею можно увлечься». Другие отзывы также подтверждают, что «в ее внешности не было ничего привлекательного» (Бильбасов). Очень красивы были ее большие выразительные глаза. Но не своей красоте или очарованию, как считала сама Екатерина, а своему уму, властолюбию и умению обращаться с людьми была она обязана воздействием и влиянием на окружающих.