Екатерина Гончаренко - По своему обычаю [Формы жизни русского народа]

Община ограждает своих членов от властей, защищает их от разных неприятностей, гарантирует им спокойствие и свободу занятий, наконец, печется как о хозяйственных и денежных делах их, так и о доставлении им возможно больших удобств в остроге и взамен этого требует от них покорности ее приговорам, преданности ссыльному братству и арестантскому делу. Она поставила законом, чтобы арестантский интерес стоял выше всего в остроге, чтобы, находясь под одними условиями, все арестанты стояли крепко друг за друга, чтобы острожная тайна хранилась свято, и с врагом арестантства не было никаких связей. Поэтому всякая измена арестантству и всякий донос начальству подлежат самому беспощадному суду общины и грозной каре. Всякого нарушающего общественный интерес, всякого изменника и шпиона арестантство призывает пред лицо общины и судит его на своей сходке. И страшны, и грозны бывают эти сходки взволнованной и неукротимой общины. Арестантство кипит гневом и бушует как море: наморщены грозные лица; раздаются крики негодования, взрывы угроз и мести; иногда даже выхватываются ножи… Пред таким ареопагом предстает преступник. Грозные обвинения и улики сыплются на него обвинителями; часто без оправданий он сваливается на пол сильными ударами, и затем начинается бойня: его бьют все разом страшно, бесчеловечно. Если такого преступника не кончают сразу, то он захворает и умрет после. Наказанный не только не смеет жаловаться, но он даже не смеет идти в больницу, чтобы не обнаружить своих судей; избитый, он беспрекословно ползет под нары. Таков террор этой общины. Арестантство не затрудняется наказать шпиона и изменника даже и в том случае, если он находится под защитой и охраной начальства: его незаметно столкнут с лестницы, изобьют в темноте, пустят в него из-за угла кирпичом, накроют темной, наконец, умудрятся измять и перевернуть все внутренности без всяких следов на теле. Смерть шпионов — вещь обыденная в наших острогах. Доносчики на арестантов обыкновенно просят, чтобы их отсаживали отдельно, но приговор острожного трибунала не минет их нигде: бывали случаи, что шпиону мстили уже последующие поколения арестантов, также как иногда ушедшего в партии шпиона преследовали в другом остроге. В виду таких строгих преследований, нет хуже обвинений в арестантской среде, как донос, — нет более гнусного греха, как шпионство за своими товарищами. Подозрение в «музыке», как называют арестанты это преступление, наводит ужас на обвиняемого. По острожному и ссыльно-бродяжескому кодексу оно равносильно убийству. На самой низкой степени падения люди сохранили достаточно нравственного чувства, чтобы такое явление считать настолько же противочеловечным, как и отвратительным. Создавши свой суд, арестантство гарантировало себе безопасность всевозможных занятий и нерушимость тайны острога. Вместе с тем та же община выполняет и полицейские функции; она заботится сама о не нарушении порядка и в крайних случаях употребляет свою власть и вмешательство. Всякие кражи, грабежи и обиды разыскиваются самой общиной или камерой обиженного; все буйства и драки прекращаются самими арестантами; в хорошо организованных острожных и каторжных общинах начальство избавлено от всяких жалоб и претензий, которые иначе ему пришлось бы разбирать тысячами: суд общины вполне заменяет его.

Обеспечив себе невмешательство начальства, свободную, безопасную жизнь своим членам, община занялась устройством повинностей, обязанностей и налогов. Известно, что в каждом остроге существуют, кроме обыкновенных работ, работы и службы общественные, состоящие в чистке двора, содержания в чистоте острога, коридоров, камер, ретирадных, в исполнении обязанностей хлебопеков, квасников, поваров, водовозов, служителей при больнице и т. д. Такие повинности, конечно, должны падать равномерно на всех и исполняться по очереди; но в общине всегда находится много людей неспособных, неумелых, ленивых, строптивых, общественная служба которых может принести больше вреда, чем пользы. Для повара, хлебопека, квасника требуется умение, для многих физических работ — сила; потому, налагая насильно на кого-либо такие обязанности, чтобы соблюсти очередь, можно было бы остаться без пищи, без воды, без дров и услуг.

Понимая это, община предпочла натуральную повинность заменить денежной. Каждый, входящий в острог, обязан денежной податью. Этот налог распределяется равномерно, смотря по сословию, к которому на воле принадлежал арестант. Бродяги платят в артель 30 копеек, поселенцы 75 копеек, крестьяне и мещане 1 рубль 50 копеек, с купцов и дворян берут 2 и 3 рубля. Из таких взносов накопляется сумма для содержания общественных должностных лиц и для найма из арестантов поваров, водовозов, квасников, хлебопеков и другой прислуги, необходимой общине.

Взявши на себя распределение повинностей, острожная община взяла на себя и управление всеми хозяйственными и финансовыми делами острога; для этого она выбрала своих агентов и свои органы. Для представительства пред начальством, каждая арестантская община выбирает старосту. Он — представитель исполнительной власти во всех арестантских делах; он же доверенный и адвокат арестантских интересов пред лицом начальства. Должность эта — выборная, и избранное лицо несет ее до тех пор, пока ему доверяет община. За все свои действия он отдает отчет общине, которая во всякое время может сместить его и заменить другим; за действия же общины он не ответственен и служит только исполнителем ее приговоров. Он не управляет, но сам подчиняется ей.

Самое солидное учреждение острожной общины — общественная касса, приспособленная к особому употреблению. Эта касса составлялась из сборов, вносимых арестантами, из подаяний, и из всевозможных источников дохода. В ссыльной общине эта касса, кроме содержания старосты, писаря и служителей острога, имела особый расход, который шел главным образом на палача и на смягчение приговоров. Расход этот вызван был тяжелыми условиями ссыльно-арестантской жизни в прежнее время и выработан долгим арестантским опытом, как и изучением тех обстоятельств, от которых зависела судьба всякого подсудимого, ссыльного и каторжного арестанта. Многочисленный опыт судившихся и судящихся арестантов давал им надлежащие сведения о чиновниках и писарях низших судов. Знакомства с писарями и с чиновниками полиции, вроде письмоводителей, квартальных и других заводились весьма легко и доходили до интимности; поэтому наблюдение за своим процессом и получение надлежащих сведений через писарей судейских канцелярий и полиций было весьма обыкновенным делом в ссыльных острогах старого времени. Пятачки, гривеннички, двугривеннички отправлялись из арестантских карманов в карманы писцов в земских судах и полициях; но не всегда можно было ограничиться такой мизерной благодарностью; в таком случае являлась на помощь артельная касса. Писцы не оставались в долгу, и в арестантских делах являлись, конечно, незначительные подчистки, поправки, дополнения задним числом, иногда утеривались листы показаний и т. п.; также получались инструкции, как давать показания, как лучше вывернуться и т. д. Но процесс окончен, наказание назначено и весьма тяжелое; надо обратиться к исполнителю — к палачу. Самый последний арестант отдавал последние скопленные гроши на умилостивление грозного исполнителя кары; бывали случаи, что для этого необходимого расходов, который носил простое, но многозначительное название «на рожку», бедный арестант продавал свой крест. Но далеко не всякий мог приобрести или скопить необходимую на подкуп сумму; тогда братская артель острога считала обязанностью помогать каждому бедняку, идущему под кнут, выдавая ему необходимую сумму из общественной кассы, пред выполнением приговора. Кроме этих единовременных взносов, община платила палачу определенное содержание. Палач, получавший от казны всего три рубля в месяц на прокормление, был, конечно, таким же бедняком, как и все арестанты; поэтому склонить его на сделку было нетрудно, и в каждом значительном остроге палач состоял на откупе у арестантов. В расходах на палача община не жалела денег, ценя всякие расходы ни во что перед человеческим страданием: палачи же, в свою очередь, знали свою силу и свое значение в остроге и потому не стеснялись обирать арестантов. Понятно, что это был самый значительный налог на всю арестантскую артель; но, неся эту фатальную подать и примиряясь с ней, арестантство требовало от палачей обратной услуги. Исполняя приговор над арестантом, он обязан был жалеть его, не бить жестоко, в противном случае лишался всякой арестантской субсидии, и община прерывала с ним сношения. Всю ответственность пред начальством за легкое наказание он должен был нести на себе и не выдавать арестантов ни при каких обстоятельствах. А ответственность была немалая и для палача, так как за легкое и притворное наказание его взбучивали палками и розгами. Самопожертвование, на которое в этом случае обрекали себя палачи, конечно, в свою очередь, не вознаграждалось никакими деньгами. Подвергая себя сплошь и рядом наказаниям, старые палачи сослужили верную службу арестантской общине. Они скоро усовершенствовались до того, что создали искусство бить только для вида и с помощью фокусов производили оптический обман для глаза наблюдателей. Известны рассказы о палачах, которые, подобно индийским фокусникам, разбивали на спине лист бумаги, не рассекая кожи.