Михаил Вострышев - Москва и Россия в эпоху Петра I

Еще страннее отмененный впоследствии указ от 22 февраля 1722 года, «чтобы в Москве и в городах из монастырей и приходских местных церквей ни с какими образами к местным жителям в домы отнюдь не ходить. Если же кому какое обещание, тот сам бы приходил в монастыри и церкви по обету». Этим заносилась рука над дорогим древним обычаем «подымать иконы к себе на дом».

Этот же указ предъявляет требование, которым словно хватали за руку человека, желавшего подать на церковное строение: «Смотреть, чтоб с образами по Москве, по городам и уездам для собирания на церковь или на церковное строение отнюдь не ходили. И кто будет ходить, тех брать».

23 февраля 1722 года открылось гонение на колокола: «Во всех всероссийского государства монастырях колоколов не делать из казны монастырской, а ежели есть разбитые, то и тех без повелительного указа из Св. Синода не переделывать, и в строение тех колоколов чрез собирателей-прошаков денег и прочего не сбирать, и нигде не просить».

Вот интересная черта московской набожности: «В Чудове монастыре продается приходящим людям некакий мед, собственным его чудотворцевым называемый; а в церкви Василия Блаженного употребляется в продажу некакое масло и в почтении содержится. И в других монастырях и церквах подобные той продажи бывают. Такие продажи, яко подозрительные, весьма пресечь».

28 марта 1722 года был издан указ, впоследствии не исполнявшийся и возбудивший в Москве сильное волнение. По свидетельству Берхгольца, он удивил и поразил и чернь, и многих старых русских вельмож. В этом указе под видом будто бы радения о достоинстве церквей воспрещались часовни, которыми Русь так любила и доселе любит отмечать знаменитые чем-нибудь места. Нечего и говорить о том, что жизнь смела этот невозможный и неразумный указ.

Обычай этот, говорит указ, начался и утвердился будто бы от невежд, что пред святыми иконами, вне церкви стоящими (на внешних церковных стенах и на градских вратах) зажигаются и ночью, и днем свечи без всякого молитвословия, а некоторые невежды, оставивши посвященные молитвенные храмы, призывают пред те внешние иконы священников и молитствуют на распутьях и торжищах, где всегдашнее многонародное бывает собрание, и явное чинят православным церквам презрение, а инославным дают причину укоренительного на благочестие порицания…

Опять забота угодить иностранцам даже строем нашей духовной жизни!

Осудив существование «построенных на торжищах и перекрестках, в селах и других местах часовнях», указ определяет: «Пред вышеупомянутыми вне церквей стоящими иконами мольбы и свечевозжение, тамо безвременно и без потребы бываемые, весьма возбранить; также и часовен отныне в показанных местах не строить и построенные деревянные разобрать, а каменные употребить на иные потребы тем, кто оные строил».

Так заискивавшая в иностранцах и готовая ради них стыдиться и отказываться от родного эпоха судила об этом прекрасном обычае.

Прошло два века. Россия стала культурнее, но, слава Богу, не снесла еще тех «внешних икон», против которых так ратовал печальной памяти указ, не погасила пред ними лампад и свечей, не разорила часовен, а воздвигла и воздвигает на видных местах, на площадях городских и перекрестках новые часовни, чаще всего для ознаменования памятных событий [28].

Когда подумаешь, каким великим почитанием во всех слоях верующей России используются эти «внешние иконы», как знаменитая московская Иверская, как икона Спасителя на Спасских воротах, как и икона святителя Николая на Никольских воротах, чудесно уцелевшая при разрушении от взрывов французами в 1812 году Никольской башни; как вспомнишь про глубокое укоренившееся почитание этих святынь в Москве и подобных им в других городах, и подумаешь, на что посягал этот злосчастный указ, станет грустно и больно и за эпоху, и за народ, над которым производилось такое духовное насилие.

Интересен взгляд Петра на монашество и на то, как он хотел его преобразовать.

31 января 1724 года Петр подписал указ, которым предполагалось переустроить монашество, а размножавшимся монастырям дать назначение, своеобразное с пользою государства. Указ этот составлен государем и дополнен Феофаном. Состоит он из исторического объяснения о начале монашеского чина и об образе жизни древних монахов, и из правил для монахов, избирающих монашество для уединенной жизни, и для ученых монахов, ожидающих архиерейства.

Незадолго до смерти государь дал указ, чтоб московские монастыри – Чудов, Вознесенский и Новодевичий – определить для больных, старых и увечных, а Перервинский для школ, Андреевский обратить в воспитательный дом для подкинутых младенцев.

Проследив развитие монастырей, указ говорит, что первые монастыри находились в уединенных местах и питались трудами самих иноков. Но лет через сто «от начала чина сего произошли было монахи ленивые, которые, желая от чужих трудов питаться, сами праздны сущее, защищали свою леность развращаемым от себя словом Христовым (воззрите на птицы небесныя, яко ни сеют, ни жнут, ни в житницы собирают, и Отец ваш небесный питает я), но целомудрие их скоро обличено от прямых монахов».

Затем в таких выражениях говорится об умножении монастырей: «Когда греческие императоры, покинув свое звание, ханжить начали, тогда некоторые плуты к оным подошли и монастыри не в пустынях уже, но в самых городех и в близ лежащих местах строить начали, и денежные помощи требовали для сей мнимой святыни, и трудами других туне питаться восхотели. На одном канале из Черного моря до Царяграда, который не более тридцати верст протягивается, с триста монастырей. И тако как от прочего несмотрения, так и от сего, в такое бедство пришли, что, когда осадили Царь-город, ниже 6000 человек воинов сыскать могли. Сия гангрена зело было и у нас распространяться начала».

В ожидании часа смертного

Говоря о том, что монахи не стоят на высоте своего призвания и едят даровой хлеб, укор очень колоритно рассуждает: «Нынешнее житие монахов точию вид есть и понос от иных законов, понеже большая часть тунеядцы суть. У нас почти все из поселян. Что оные оставили – явно есть, – не точию не отреклись, но приреклись доброму и довольному житию, ибо дома был троеданник, то есть: дому своему, государству и помещику, а в монахах все готовое. Прилежат ли разумению божественного Писания и учения? Всячески нет. А что говорят – молятся, то и все молятся. Что же прибыль обществу от сего? Воистину токмо старая пословица: ни Богу, ни людям, понеже большая часть бегут от податей и от лености, дабы даром хлеб есть. Находится же иной способ жития праздным сим не праздный, но богоугодный и не зазорный, ежели служити прямым нищим, престарелым и младенцам. Ибо на многих местах Святое Писание сие не токмо похваляет, но и узаконяет».