Пьер Дрие ла Рошель - Фашистский социализм

Революция всегда в одну дверь впускает зло, тогда как в другую его изгоняет. Фашистская революция нашедшая, быть может, подходящее европейскому духу решение социальной проблемы, не поняла проблемы войны. Ей не удалось провести разделение между идеями, которое необходимо сегодня для блага рода человеческого, – разделение между современной войной и войной вечной, между просто войной и духом войны. И хотя кажется, что его сделала русская революция – это только видимость. Только необъятность и скрытая слабость России, за которыми она всегда может укрыться и дистанцироваться от своих соседей и врагов, смягчают тяжелый удар, нанесенный русской революцией.

И тем не менее, разве можно было отбросить дух войны так, чтобы он не растекся одновременно по обоим рукавам? Многие молодые люди слепо доверились этой рискованной идее. Можем ли мы упрекать их в возможном следствии их порыва, потребности уйти от демократическо-капиталистического застоя. Но должны ли мы делать то же самое? Нет. Но если в них больше жизни, то в них и больше безумия, если в нас меньше жизни, то в нас и больше мудрости. И мудрость достойна не меньшего уважения, чем безумие.

Мы понимаем, что, стремясь сохранить революционный дух, мы стремимся сохранить дух вечной войны, который является его залогом и источником. Нужно, чтобы мужчина оставался мужчиной, то есть воином. Конечно, в человеке есть и другая сторона, он может быть священником или служащим во всех его разновидностях: ученый, художник и т. п. Но современному человеку слишком просто стать служащим. Наоборот, чтобы остаться воином, он должен совершить усилие, следовательно, именно это начало в нем расшатывается и истощается, и именно его он должен оберегать. Так в воинственности фашистов гораздо больше усилия, чем самозабвения, и это усилие судорожное, ожесточенное.

Судорожность в фашизме – это перехлест, который свидетельствует о заблуждении. Фашизм слишком требователен к человеку; вдыхая в него жизнь, воодушевление молодости, он готовит его к ужасной и бесполезной смерти. Будучи более взвешенным, наше усилие могло бы стать более успешным. Лучше поняв свои цели, мы могли бы приучить себя к более здоровому и, быть может, более естественному напряжению. Из-за пережитого в ходе современной войны дьявольского отклонения мы могли бы довольствоваться преображенной имитацией войны: спортом. Война, как и любовь, хорошо поддается преображению. Первобытное похищение и утонченную любовь разделяет большая дистанция. Совершенно необходимо, чтобы род человеческий довольствовался этим преображением и смягчением инстинкта воспроизводства. Предпочтем сражениям футбольные матчи, героизму на небе героизм на земле.

Будем надеяться, что спортивный дух сможет поддерживать нашу воинственность на достаточном уровне, для того чтобы оставаться революционерами внутри страны. Между шестым и двенадцатым февраля я с тревогой смотрел на французскую молодежь, мечущуюся между национализмом и коммунизмом – двумя полюсами своей энергии. Сожаление, полное злобы и презрения, вызывала у меня та часть молодежи, которая под знаменем парламентского консерватизма, состоя в жалких рядах радикальной и социалистической партий, шестого осталась сидеть дома, ожидая результата ударов, нанесенных мобильными частями жандармов, и двенадцатого вяло последовала за молодежью коммунистической.

Стремления этой молодежи я мысленно обосновывал двумя пожеланиями. Поскольку, после того как она прозевала ход Лиги Наций, парламентско-демократический ход, я надеялся увидеть ее готовой к новому соглашению, более мужественному и потому, возможно, более действенному, вместе с националистической молодежью России, Германии, Италии, Польши в новой Женеве. Я хотел видеть ее пацифистской, поскольку это молодежь европейская, озабоченная спасением Европы, поскольку она отвергает бесчеловечность современной войны, и в то же время – спортивной, закаленной, вновь обретшей в спорте мужественность и вовлеченной в гражданскую войну, прошедшей подготовку к необходимой революции в формированиях, созданных для внутренней борьбы.

Я хотел увидеть воинственную и антивоенную молодежь! Но такова жизнь. Если мы хотим взглянуть ей в лицо, она предстанет в форме двойственной и противоречивой. Но мы скажем, что только глупцы и трусы не видят, не хотят признать противоречия, в котором обречены запутаться любые порывы; люди искренние и смелые уже в самом этом стремлении видят еще и возможность вырваться из трагической теснины, через которую нужно сначала пройти. Они смиряют свои порывы усилием разума и полагаются на всеразрешающую силу искренности.

Март 1934

Французский коммунист без устали выступает против «капиталистической войны». Тем самым он хочет сказать, что причиной войны может быть только капитализм.

Однако, если разразится война между СССР и любой другой страной, он готов поддержать эту войну. Он поддержит ее как досадную, но неотвратимую необходимость. Но разве он не поддерживал таким образом все войны?

Война всегда имеет духовное наполнение. Она всегда может быть выражена в субстанциальных терминах идеологического конфликта.

Нельзя сказать, что все капиталистические войны одинаковы и что все они должны быть отвергнуты, поскольку эти войны – всего лишь оборотная сторона внутренних войн в капиталистическом мире, внутри каждого государства. Но ведь коммунисты из тактических соображений всегда призывают занять определенную позицию в этих внутренних войнах. Следовательно, они должны выбирать союзников среди капиталистических государств, как и среди капиталистических партий.

Впрочем, они уже занимают свою позицию. Коммунистический Интернационал высказывался поочередно то против Версальского Договора, то за него, из тактических соображений, разумеется; но даже Наполеон никогда не вел войну иначе, чем из тактических соображений. Чистая воинственность существует только в литературе.

Не говоря уж о Киентальско-Циммервальдском движении во время последней войны и, в связи с ним, о позиции Ленина.

Ленин прервал войну вовсе не из принципа, но из практических соображений, так как благодаря своему ясному реалистическому гению, подобному гению Тьера и Талейрана, он видел, что Россия не могла поступить иначе и что это было единственной возможностью спасти немалую часть российской территории, ядро российского государства. В Брест-Литовске большевики впервые проявили свой русский национализм.

Война разражается как совокупность фактов, причин и обстоятельств, которые делают проблему односторонней ответственности пустой и абсурдной, но как только она становится фактом – это факт, по поводу которого нужно определить свою позицию.