Пьер Дрие ла Рошель - Фашистский социализм

Но для этого Франции пришлось бы отказаться от ее нового союза с Россией. Италии и Англии пришлось бы оставить их собственные увертки. Не слишком ли поздно? Разве жребий еще не брошен? Разве Франция уже не пожертвовала Польшей? Разве Италия и Англия не будут до последней минуты играть по правилам Гитлера?

В подтверждение этого анализа мы видим, как со всей четкостью проявляются три отвратительных свойства предстоящей войны, которая грозит Европе.

1) Борьба завяжется между тремя с виду несхожими политическими типами: фашизмом, коммунизмом и демократией. Но на деле два из этих типов – все здравомыслящие люди, довольно долго промедлив, сегодня это признают – уж очень похожи и стремятся к сближению. Коммунисты Москвы и социалисты проводят в жизнь антидемократию, а значит, фашизм; фашисты Рима и Берлина проводят в жизнь соответственно корпоративизм и государственный капитализм, что означает небольшое отступление для лучшего скачка в социализм. Однако очевидно и то, что от демократических движений Франции не потребуется много усилий для того, чтобы превратиться, в соответствии с нуждами борьбы, в фашизм с социалистическим уклоном. Предстоящая война в результате будет схваткой всевозможных фашизмов друг с другом.

2) Кроме того, эта война будет тяжкой битвой всевозможных национализмов. Действительно, любая сила, ввязавшаяся в эту войну дураков, явится туда с тайным намерением повернуть против своего первоначального союзника (Италия–Германия; Франция–Россия), что придает этому конфликту его второе свойство, свойство бешеного водоворота, подняться из которого на обломках Европы сможет лишь диктатура одного из этих национализмов. Победивший национализм уже не найдет противовеса в будущем мире, он распространит свою гегемонию на собственные и чужие духовные и материальные обломки. Так вслед за внутренними свободами в Европе погибнут свободы национальные.

3) Третьим отвратительным свойством предстоящей войны остается дьявольская и непоправимо враждебная по отношению к человеку мощь техники. Одного этого хватило бы, чтобы сделать войну отвратительной.

Январь 1934

Насколько в сегодняшней Европе вероятна война? Я хотел бы ответить на этот вопрос, проанализировав потенциал воинственности каждой из мощных политических тенденций, которые борются за наш континент.

Главную причину будущей войны усматривают в победном шествии фашизма из одной страны в другую. Но при этом забывают, с одной стороны, о ежедневной в течение последних пятнадцати лет суровой критике капиталистических демократий со стороны коммунистов и, с другой стороны, о критике российской политики со стороны коммунистов-диссидентов или социалистов. Число и сила упреков, повторяемых обоими критиками, свидетельствуют о том, что мир капиталистической демократии, как и мир российского коммунизма, оказываются такими же очагами международной войны, как и мир фашистский.

Посмотрим для начала, каким образом приводит к войне или позволяет привести к ней себя мир капиталистической демократии. Факт, что ни один демократический режим не смог решиться на политику радикального пацифизма, а главное, не смог ее придерживаться. Можно было бы вспомнить разве что датскую демократию, и я думаю, что даже этот единственный пример исчез в виду гитлеровской угрозы! Под удоб- [180]ным названием национальной обороны демократические режимы повсеместно практикуют самый ярый милитаризм, и французская демократия – в большей степени, чем все остальные. Англия в этом вопросе может строить иллюзии только для самой себя. Малочисленность ее сухопутной армии ничего не доказывает или, точнее, доказывает, что она не видит для себя прямой угрозы со стороны континента, что она рассчитывает на предварительный отпор своих вынужденных союзников, Франции и Бельгии.

Почему демократические режимы поддерживают такое положение? Потому что они – националистические и капиталистические.

Значит ли это, что национализм и капитализм – одно и то же? Я так не думаю, в противовес единодушному мнению заинтересованных лиц и их противников. Я думаю, что капитализм был мощной интернациональной силой, которая во времена своего прогресса способствовала больше сближению народов, чем их антагонизму. Я убежден, что свидетельство тому будет предоставлено историей; позднее, возвращаясь к XIX веку, мы будем убеждаться как раз в том, что расцвет капиталистической экономики совпадает с величайшим распространением духовных и материальных связей между народами. Но капитализм работал в полную силу только в одной плоскости, там, где действовал детерминизм производительных сил, которые, численно увеличиваясь, вызывали к жизни умножение обмена, и лишь частично он мог работать в той плоскости, где действовал детерминизм географический.

Капитализму, все интересы которого были направлены на развитие мировой экономики, не удалось превозмочь упорное давление климатических различий и географических расстояний. Ему не удалось превозмочь их ни во внешних для него политических проявлениях, ни в отражении этих проявлений в его собственном мышлении. Тут надо ясно понять, что предубеждение было сильнее интереса. Прямым и главным интересом капитализма было стирание границ, сглаживание патриотических чувств, непрерывное усиление тока всемирной экономики. И тем не менее капитализм этого не сделал. Он всюду отступал перед препятствиями. И наоборот, воздействием своей прессы, устремлениями и индивидуальными решениями своих представителей капитализм способствовал всевозможным националистическим рецидивам.

В этом заключен поразительный факт, который надо осмыслить и который социалисты и коммунисты ошибочно осыпали бранью. Глядя на великое множество преимуществ, от которых интернациональный капитализм отказывается, позволяя на деле националистическим движениям разбивать его мечту о мировой экономике, я не могу видеть в этом корыстный маневр. Понятно, что капитализм нуждается в национализме как в мистике, старой, вышедшей из употребления мистике либерализма, и нуждается в этой мистике, чтобы защититься от социалистического натиска; но на самом деле он совершенно неверно выбирает плацдарм для обороны. Он мог бы занять другой, неизмеримо лучший, тот самый плацдарм, на котором теоретически располагается социализм, плацдарм интернациональной, всемирной экономики, на котором он мог бы обойти своего противника за счет скорости.

Если он так плохо выбирает плацдарм для обороны, то дело в том, что он не сам управляет, а им управляют. На деле капитализм, вовсе не желая национализма, терпит его. Но он терпит его наихудшим образом, он терпит его как совокупность непреодолимых предубеждений, разумной защиты против которых у него нет.