Ирина Рудычева - Династия Романовых

Арестованный бывший император был отвезен в Ропшу, где, как пишет Гримберг, «очень вовремя для Екатерины скончался». Официально было объявлено, что он умер от «геморроидального припадка». Но ни современники, ни исследователи позднейших времен не сомневались в том, что он был убит одним из фаворитов Екатерины – Алексеем Орловым. В связи с этим Ф. Гримберг пишет: «Романовская концепция признала факт убийства. Теперь задача была это убийство оправдать. Ситуация складывалась жуткая в своей пикантности. По приказу женщины убит был ее супруг, отец ее ребенка. Итак, чем же оправдать подобное убийство? Историки достаточно осторожно указывают на то, что Екатерине самой грозила опасность: якобы не прими она вовремя меры (то есть не убей она вовремя мужа?), Петр настоял бы на ее заточении в монастырь. Это утверждение никакой критики не выдерживает и, более того, не соотносится с уже начатой Петром политикой огосударствления церкви. Мы не находим свидетельств о том, что Екатерине грозила хоть какая-то опасность. Напротив, она совершенно не была стеснена в своих действиях. Совершенный ею переворот – лучшее тому доказательство…

Второе оправдание совершенного убийства: “неспособность Петра к правлению”…

Но особенно упирает романовская концепция, как мы уже говорили, на “антипатриотизм” Петра III».

Все эти утверждения основываются на мемуарных источниках и прежде всего на «Записках» Екатерины II. В них императрица в очередной раз выставляет бывшего мужа в самом черном свете как человека неумного, жалкого, болезненного и даже психически ненормального. Поразительно, но, забыв о собственной репутации, она даже пишет о том, что Петр долго не мог исполнять свои мужские обязанности, намекая на то, что Павел не приходится ему сыном, а настоящий его отец – «по крови» – Сергей Салтыков. Но зачем она так подробно описывает подробности своей интимной жизни, компрометируя ими не только нелюбимого супруга, но и собственного сына? Если согласиться с Ф. Гримберг, которая считает, что «Записки» Екатерины «созданы вовсе не для того, чтобы как можно более точно вспомнить о том, что было; но прежде всего для того, чтобы изложить и внушить читателям свою версию происходивших событий», то ответ напрашивается сам собой. И состоит он, по мнению исследовательницы, в том, что Екатерина – узурпатор не только по отношению к мужу, но и по отношению к сыну: «В сущности, она вступила на престол в качестве регента, временного правителя при несовершеннолетнем сыне своем, но по достижении им совершеннолетия она ему престол не уступила. Естественно, в ее интересах изображать и сына “неспособным”, “человеком дурного характера” и даже “безумным”. И – как бы между прочим – еще и незаконным, не имеющим права претендовать на отцовский трон…»

Такого рода воспоминания были нужны Екатерине, чтобы отбелиться перед общественным мнением, оправдать свои поступки в международных кругах, которые были хорошо осведомлены о настоящем положении дел в России. К примеру, вот что писал по поводу воцарения Екатерины французский посол в Санкт-Петербурге: «Что за зрелище для народа, когда он спокойно обдумает, с одной стороны, как внук Петра I был свергнут с престола и потом убит, с другой – как правнук царя Иоанна увязает в оковах, в то время как Ангальтская принцесса овладевает наследственной их короной, начиная цареубийством свое собственное царствование».

До конца своей жизни императрица держала сына в отдалении от престола. Он жил в Гатчине, в подаренном ему матерью дворце. Это была не ссылка, а своеобразное изгнание – как говорится, с глаз долой. Павел уже потерял всякую надежду получить российский престол, тем более, что знал о намерении матери передать его не ему, а старшему внуку – Александру. Но внезапная смерть императрицы круто изменила его положение.

После скоропостижной кончины Екатерины II Павлу, по меткому выражению Ф. Гримберг, «пришлось вступать (взбегать?!) на всероссийский престол, как бы оглядываясь, опасаясь; а вдруг повредит известный манифест об отречении его отца от престола».

Вот как описывает драматические события, происшедшие в покоях Екатерины в ночь на 6 ноября 1796 года, Н. М. Коняев: «Ее разбил паралич; в бессознательном состоянии императрица лежала на полу. Она так и не успела подписать подготовленного Указа о лишении Павла престола… Современники считали то обстоятельство, что императрица так и не пришла в сознание, и спасло Павла…» А далее он пишет: «Екатерина еще дышала, когда Павел приказал собрать и запечатать бумаги, находившиеся в кабинете, и, как отмечено в камер-фурьерском журнале, “сам начал сбирать оныя прежде всех”. Существует предание, что граф Александр Андреевич Безбородко, помогавший Павлу собирать бумаги, указал на пакет, перевязанный черной лентой. Павел вопросительно взглянул на Безбородко, тот молча кивнул на топившийся камин. Павел бросил пакет в огонь. Считается, что в пакете было подписанное Екатериной завещание…» Доподлинно же неизвестно, был ли этот пакет и что в нем содержалось. Ни тогда, ни впоследствии «завещание» Екатерины II нигде не всплывало и никто его не видел.

Так, вопреки желанию «Великой беззаконницы», как называла Екатерину II Гримберг, на троне оказался тот, кто по закону уже 24 года должен был его занимать. Став российским монархом, Павел I первым делом позаботился о восстановлении поруганной чести своего отца Петра III. По его повелению была проведена эксгумация тела императора, затем гроб с ним торжественно перенесли в Зимний дворец и разместили рядом с гробом Екатерины II. Оттуда похоронная процессия направилась к Петропавловскому собору – месту их совместного погребения. Что интересно, впереди нее, по приказу Павла, шли… непосредственные убийцы его отца – князь Федор Барятинский и граф Алексей Орлов. Описывая это событие, Н. М. Коняев заключал: «Сокороновав прах Петра III с прахом Екатерины II и захоронив их в один день, Павел как бы вычеркнул правление матери, установив свое прямое наследование Петру III».

В длинной череде российских государей фигура императора Павла I считается такой же противоречивой и загадочной, как и его отца. Как при жизни, так и после смерти за ним повсюду тянулся шлейф непонимания, осуждения и насмешки, создавая миф о его психической ненормальности. Но он не был безумцем. Напротив, от природы это был умный, просвещенный и добрый человек, которого обстоятельства политического безумия и истерической тирании постоянно загоняли в угол. Долгие годы он жил наедине с мучительным вопросом: является ли его мать убийцей его отца? Так же долго терпел ее равнодушие и унизительное соперничество с собственным сыном в очереди на трон. Это не могло не отложить негативного отпечатка на его и без того вспыльчивый характер и психику. Поэтому вслед за Ф. Гримберг следует признать, что «в характере Павла, конечно, присутствовал этот, как мы его назовем, “комплекс Гамлета” – нервическая неуравновешенность человека, чьи права (и на очень и очень многое права) попраны». Это отчетливо заметили и в странах Европы, которые Павел Петрович посетил вместе со своей супругой в 1781 году. Ф. И. Гринберг приводит в связи с этим такой интересный факт: «…в Вене в 1781 году хотели было поставить “Гамлета”. Говорили, что интересно будет увидеть сразу двух Гамлетов: одного – на сцене, другого – в зале. Но, впрочем, постановка так и не состоялась. А Павел Петрович и сам соотносил себя с принцем Датским; и мать была его Клавдием и его Гертрудой, и вельможа Никита Иванович Панин, просвещенный граф, руководитель его воспитания, был его Полонием. И Павел даже рассказывал, как явился ему призрак великого прадеда, Петра I, и сказал: “Бедный Павел, бедный князь!..” Конечно, призрак был прав».