Евгений Наконечный - «Шоа» во Львове

Так и получилось. Когда на другой день после обеда я пошел на Клепаровскую, пан Валах сообщил, что утром немцы, повторно прочесывая квартал, забрали Асю. Чуткий отец пятерых детей, этот портной в один день трагически лишился детей и жены. Остался сам, как перст. Валах не плакал. Не плакала Ася, рассказывая о гибели родной мамы, брата и сестер. Не плакал и я. Такой господствовал тогда дух времени. Мы знали — слезы не помогут.

Воспоминание о мужественной еврейской девочке по имени Ася, которая вырвалась из лап смерти всего на несколько дней, воссоздаю документально. В жизни человека есть моменты, когда какой-либо разговор остается в памяти навсегда. Разговор с Асей я запомнил и восстанавливаю слово в слово. Не сумел разве что передать сохраненные в памяти детали. Например, ее измененную манеру двигаться, бледный цвет лица с отпечатком близкой смерти, запах керосина, который шел от ее волос (так она избавлялась от паразитов). Не смог передать как следует неземное мудрое выражение глаз, заторможенную, бесцветную речь и крик — мольбу юного существа о помощи, которая по сегодняшний день отбивается болью в моем сердце.

Не только в деревне, но и тут в большем городе жители родняться с окружающим ландшафтом. Жители города, хотя и легки к смене жилья, тоже привыкают к тем улицам, по которым ежедневно приходится ходить к своему парафияльному храму, привыкают к знакомым магазинам, скверам, местам развлечений, и естественно, к своим домам.

Мои родители перебрались на новую квартиру, которая находилась не так уж и далеко от Клепаровской улицы. Рядом проживал Николай Щур. Недалеко от Клепаровской поселилась семья Матиивых, а еще ближе — Владек и Соня Желязны, хотя все могли подыскать квартиры и в других районах Львова. Тут сработала инерционная сила привычки. Кроме того вынужденное переселение не прерывало устоявшихся длительных отношений между соседями. Многолетние дружественные контакты продолжались и дальше. Наведываться к бывшим соседям-евреям ходили мы все. Правда, после последней большой акции, которая забрала моих друзей-одногодков, переступать родные пороги я стал реже.

В конце лета 1942 года за подписью генерала СС Кацмана вышел приказ об уменьшении общей площади гетто. Словно бальзаковская шагреневая кожа, площадь гетто катастрофически сокращалась. Согласно нового немецкого распоряжения, улица Клепаровская вдруг оказалась вне района проживания евреев. В ближайший день отец направился в наш дом узнать обстановку в связи с новым немецким приказом. Вернулся он с Клепаровской очень опечаленным.

— Там еще живут евреи, но уже нет никого из знакомых соседей. Все куда-то исчезли, — сообщил он.

Это известие так поразило меня, что я не удержался, чтобы не убедится лично. На Городоцкой, вблизи костела св. Анны, доброжелательный мужчина старшего возраста, приглушенным голосом предупреждал гражданских прохожих, кивая в сторону Клепаровской:

— Внимание, туда не ходите, там «лапанка».

Словом «лапанка» называли во Львове полицейские облавы оккупантов. Один раз я наблюдал классическое развитие «лапанки» в самом центре города. Тогда знаменитый Краковский рынок («Кракидали»), как я уже упоминал, находился не там, где сейчас, а там, где торговый центр «Добробут» (Благосостояние), то есть напротив задней стороны здания театра им. Заньковецкой. Я оказался около стен театра именно в тот момент, когда с улицы Жовкивской выползла, словно змея, колонна крытых военных грузовиков. Двигалась колонна без соблюдения интервала. Передвигались автомобили опасно близко, как говорят в таких случаях водители: бампер в бампер, и проскочить между ними никому бы не удалось. Грузовики сияли чистотой и напоминали мне всегда аккуратные нефронтовые автомобили картелей Зондердинста, размещавшихся в школе им. Шашкевича.

Захваченная круговоротом купли-продажи озабоченная публика на «Кракидалах» не обратила внимание на колонну автомашин: шла война, через город часто проезжал военный транспорт. Когда первый автомобиль достиг начала рынка, он плавно остановился, а за ним и все остальные. Сразу из автомобилей начали выскакивать солдаты, создавая живую цепь. Одновременно в проулках со стороны Замарстынова появились немецкие жандармы и украинская «гильфсполиция». Ловуша закрылась. Началась дикая паника. Поднялся крик, суматоха, гвалт. Люди начали бросать на произвол свое имущество, а сами суетливо бегать по периметру окружения в напрасных поисках свободного прохода. Под ногами смертельно перепуганной толпы растаптывались овощи, ягоды, грибы, мука, валялась брошенная одежда, обувь, разные железяки и много различной бумаги. Перекупщицы, которые торговали неприхотливыми блюдами, прямо на землю выливали свои супы, рубцы, высыпали варенный картофель. Продавцы самогона пытались где-нибудь спрятать посуду со своей ценной жидкостью, но это им тоже не удавалось. Словно растревоженный табун диких коней, толпа разносила все на своем пути.

В двух или трех местах немцы создали проходы, где торчали гестаповские офицеры с дубинками в руках. Они быстро сортировали людей. После поверхностного обыска стариков и детей преимущественно отпускали. Отпускали и тех, кто имел надежные оккупационные документы, а остальных направляли к грузовикам, борта которых предусмотрительно были открыты. Толпа притихла, стало слышно только немецкую команду: «Льос! Льос!». Кто медлил, того сразу сильно били. Через час «Кракадали» опустел. Облавщики тщательно обыскали территорию, заглянули даже в два металлических писсуара, которые стояли на Краковском рынке, и уж потом со своим ясырем отъехали. Судьба пойманных в «лапанке» людей была двоякая: большинство попадало на принудительные работы в Германию, а часть — в концлагерь. Если попадался еврей, то его судьба была однозначной — расстрел.

Когда доброжелатель предостерег, что на Клепаровской «лапанка», я все-таки решился посмотреть, что там происходит. В самом деле, в той стороне торчал немецкий солдат, но рядом не было видно ни других немцев, ни автомобилей. И кроме всего, мимо солдата протекал тонкий ручеек прохожих. Я подошел ближе. В полной выкладке, с карабином, тяжелым ранцем, металлической коробкой противогаза, стоял солдат на углу Клепаровской и Яновской улиц. Пригревало солнце. Свой стальной шлем он прицепил к ранцу и расстегнул верхнюю пуговицу кителя. Ветер развивал его белокурые волосы, а на молодом лице сияла улыбка. Я узнал красавчика — это был один из команды Зондердинста, которая стояла в школе им. Шашкевича.

С удивлением я заметил, что немецкий солдат широко улыбается к гражданским прохожим, более того, он делает попытки заговорить с ними. Солдат протягивал свободную от оружия руку и приглашал людей посмотреть на противоположную сторону улицы. Немец постоянно повторял: «Кукун, кукун», то есть гляньте, мол каких «унтерменшей», каких недочеловеков и паразитов поймали, но почему-то никто не разделял его радости, наоборот, прохожие, опустив головы, быстро проходили мимо. На противоположной от солдата стороне Клепаровской под стенами домов номер три и пять стояло десятка два еврейских мужчин, все в черной рабочей одежде. Их поставили ближе к стене, с поднятыми вверх руками на определенном расстоянии один от другого. Могло сложиться впечатление, что сейчас под этой стеной их будут расстреливать.