Дарья Наленч - Пилсудский [Легенды и факты]

Лишь после ее проведения и возвращения в Галицию в октябре 1908 года он смог заняться инициативой, с которой связывал столько новых надежд. Однако он не сразу приступил к работе с энергией, характеризующей его еще недавние действия в годы революции. Впрочем, этому трудно удивляться. В конфронтации с царизмом, несмотря на то что успех казался таким близким, он потерпел поражение. Должен был свыкнуться с мыслью, что надо опять начинать все сначала.

Улучшению самочувствия не способствовало также и его состояние здоровья. Он страдал неврозом сердца и общим ослаблением организма. Врачи предупреждали, что при таком сильном истощении его может погубить даже обыкновенный грипп. «Ужасно разболелся, — писал он в письме к Александре в начале 1909 года, — все предыдущие недели истощили физически мое сердце до такой степени, что когда у меня начался жар, то прицепилась инфлюэнца (тогдашнее название гриппа. — Авт. ) и преподнесла мне такой фокус, что теперь не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, никакой работы, никаких волнений. На некоторое время я стал совершенным телесным и духовным инвалидом, все мои прекрасные проекты рухнули, даже когда пишу это письмо, так волнуюсь, что чувствую нервную дрожь в сердце… Теперь придется уехать на какое-то время отдохнуть. Врачи говорят, на 2–3 месяца. Ну что поделаешь».

Он всегда был немного ипохондриком, что видно даже по этому фрагменту письма. Особенно плохо переносил ухудшение состояния здоровья. Тем более, что это были не единственные его переживания. Его беспокоила также ненормальная семейная ситуация. Все больше развеивались надежды соединиться с Александрой. Мария не хотела и слушать о разводе, рассчитывая наверняка, что время будет работать в ее пользу, охлаждая пыл второй молодости мужа.

Ко всем этим переживаниям добавились финансовые хлопоты. Из-за скромных денежных поступлений приходилось считать каждый грош. «Это была пролетарская нищета, — описывал свои впечатления от посещения Пилсудских в Закопане Стефан Жеромский. — Я застал его сидящим за столом и раскладывающим пасьянс. Он сидел в кальсонах, поскольку единственную пару брюк, которую имел, отдал портному заштопать дыры».

За более чем четверть века, которые отделяют эту запись от более ранней, чуть ли не идентичной записи в дневнике Бронислава, Пилсудский немногого добился в материальной сфере. Но в мечтах он метил высоко. Когда Жеромский спросил его о причинах волнения, с которым он раскладывал пасьянс, Пилсудский ответил: «Я загадал, что если пасьянс разложится удачно, то буду диктатором Польши». В тех обстоятельствах такое признание выглядело довольно шокирующим. Так его и воспринял Жеромский. «Мечты о диктатуре, — вспоминал писатель, — в халупе и без порток поразили тогда меня».

Аналогичным образом думали и другие. Ведь мощь захватчиков оставалась непоколебленной, а силы Пилсудского были ничтожными, практически ничего не значащими. Союз активной борьбы после года существования, в июне 1909 года, насчитывал всего 147 членов. Сужалось также влияние ППС-фракции.

В этой не очень-то веселой ситуации появился и оптимистический акцент, связанный с осложняющимися международными отношениями. В октябре 1908 года император Франц Иосиф I издал манифест, по которому в состав Австро-Венгрии вошли Босния и Герцеговина, две прежние турецкие провинции, оккупированные австрийской империей с Берлинского конгресса 1878 года [49] Берлинский конгресс 1878 года, в котором приняли участие делегации России, Англии, Австро-Венгрии, Германии, Франции, Италии и Турции (Балканские государства были приглашены, но не участвовали в нем), завернулся подписанием трактата, основная часть положений которого сохраняла силу вплоть до Балканских войн 1912–1913 годов. Однако, оставив нерешенными важнейшие узлы противоречий на Балканах и обострив русско-австрийское и сербо-болгарское соперничество, Берлинский трактат стал исходным моментом, а Балканы — очагом конфликтов, которые привели к началу первой мировой войны 1914–1918 годов. . Сербия сочла этот шаг, впрочем, совершенно справедливо, как непосредственную угрозу своим интересам и объявила мобилизацию. В ответ Вена также привела свою армию в состояние боевой готовности. Разумеется, она боялась не маленькой Сербии, а стоящей за ней России.

В Европе запахло порохом. Казалось, что война — вопрос ближайших дней. В конечном счете решительная поддержка, оказанная Австрии ее немецким союзником, охладила Петербург, и кризис был предотвращен. Однако мир держался на все еще ненадежных опорах.

Пилсудский это понимал. Более того, с началом войны он связывал свои самые большие надежды. Новая ситуация позволяла отбросить старую идею создания польской армии в момент революционного волнения масс. Он расставался с этой концепцией довольно легко, поскольку недавний опыт показал, что пролетариат ценит социальные завоевания не меньше, чем национальные, а Пилсудский не стремился к перерастанию возможного восстания в социальную революцию. Поэтому, когда перспектива революции оказалась более отдаленной, чем возникновение войны, с последней он и связал свои планы.

Его концепции, формируемые до 1914 года, нельзя оценить однозначно. Больше всего замешательства вызвали опубликованные в 1952 году в выходящем в Нью-Йорке «Новом журнале» воспоминания одного из руководителей русских эсеров — Виктора Чернова [50] Виктор Чернов (1873–1952) — один из руководителей и теоретиков партии эсеров. Во Временном правительстве (1917 г.) занимал пост министра земледелия. С 1920 года жил в эмиграции во Франции. . Он рассказал о лекции Пилсудского, которая была якобы прочитана в Париже в зале Географического общества в феврале 1914 года. Чернов записал, в частности: «Анализируя далее военный потенциал всех государств — возможных участников мировой войны, которая должна вскоре вспыхнуть, Пилсудский поставил вопрос ребром: как она будет протекать и чьей победой закончится? Его ответ был следующим: победа пойдет с Запада на Восток. Что это означает? Что Россия будет разбита Австрией и Германией, а те в свою очередь — англо-французскими (либо англо-американо-французскими) силами. Восточная Европа потерпит поражение от Центральной, а Центральная — от Западной. Это показывает полякам направление их действий». По словам Чернова, эта мысль была развита в беседе, которую после лекции провел с ним один из ближайших сотрудников Пилсудского — Витольд Иодко-Наркевич, тот самый, который несколько лет до этого пытался вместе с Пилсудским установить первые контакты с австрийской разведкой.

На вопрос, действительно ли Пилсудский так гениально предвидел будущее, ответы бывают разные. Его сторонники никогда не имели даже малейших сомнений в этом. Даже в период, когда Чернов не обнародовал еще своих сенсационных признаний. Им достаточно было веры в то, что Комендант никогда не ошибался, что всегда верно угадывал знамения времени.