Андрей Демидов - Колодец Времени - книга поэм [СИ]

Как рыба выкатил глаза.

Его опричники схватили,

Повисли на руках, ногах.

Наверх на воздух потащили,

Дав закусить ремень в зубах.

Басманов Фёдор задержался,

С упреком глянул на отца.

Один над дьяком он остался

И плачет - нет на нем лица:

"Пускай пока живёт в столице,

И ждёт, как кончится поход,

Но если там всё подтвердится,

Его смерть лютая здесь ждёт.

Мы принародно вырвем мясо,

Живьём отварим в кипятке,

Чтоб отошла вся кожа сразу,

И он не умер налегке!"

Глава четвёртая

ПОХОД НА НОВГОРОД

На кочках сани колыхались;

Возничих посвист, гул копыт,

Скрип снега, еле пробивались

И сам не знал он - спит, не спит.

Как будто явью приоткрылась

Дорога пыльная во ржи,

В лазури радуга светилась,

Сновали ласточки, стрижи.

Цветущих яблонь полог белый,

Пух тополиный лип к губам

И жеребёнок неумелый

По материнским брёл следам.

Колеблясь в мареве над лесом

Висело Солнце - очи жгло,

Без звука, запаха и веса,

Размыто, будто сквозь стекло.

Святые сходят с лестниц неба,

Хватают под руки его,

Чертям кидают на потребу

И судят как лжебожество.

И меркнет мир, хлад леденящий

Хрустальным шаром жжёт в груди.

С небес звучит псалом разящий,

Везде стучится и гудит.

А под ногами спины, лица,

В глазницах тьма, раскрыты рты;

В обнимку жертвы и убийцы

В плену взаимной слепоты.

Нет мочи крикнуть и молиться,

Мольблой спасенье обрести.

Глаз не закрыть и не забыться,

И с места шагу не сойти...

Иван очнулся; жарко, липко.

Напротив Ярцев всё храпел,

Внутри саней светильник зыбко

Светил как будто оробел.

Иван доху соболью скинул,

Взял с полки Курбского письмо,

С оконца полог отодвинул

И снова стал читать его:

"Тут дело не в твоей угрозе;

Когда ты мирно управлял,

Ты, государь, в любом вопросе

Сполна ответы получал.

В кругу достойных, православных

Все говорили не таясь.

Ты слушал стратилатов славных -

Себя в них числю не стыдясь.

В тебе стратега уважают,

Ты как Великий Александр.

Тебя лишь только окружают

Исчадья адских саламандр.

Ты губишь Русь рукой слепою,

Ворами только окружён,

И к власти жадною толпою

Опричников заворожён.

Кровавых и прегнусных Бельских

И их подручных ты возвёл

С собой на царство, богомерзких,

Творя повсюду произвол.

Играешь судьбами людскими

И сам не знаешь, что творишь.

На век своё позоришь имя.

Мужей блистательных казнишь.

Всеродне бьешь младых и старых,

Больных, увечных, жён и слуг.

Русь как в батыевых татарах

Сегодня оказалась вдруг"...

Прочтя такой отрывок снова

Иван зубами заскрипел.

Опять ответ подыскивая слово

В оконце хмуро он глядел.

За полированным заморским

Стеклом и каплями росы,

Неспешно двигались повозки,

Несчетно сани и возы.

Они качались словно лодки

На набегающей волне.

Стрельцы дремали там в обмотке,

Тулупе или зипуне.

Кто в безрукавке кверху мехом

Поверх кафтана, при ножах,

Пищалях, саблях, с шуткой, смехом.

Искрилось солнце в бердышах.

Багряным заревом рассветным

Пылали рощи и холмы.

Уж близок город по приметам

Тропинки, тыны и дымы.

Тут смрадным воздухом тянуло.

В версте от тракта человек

Бежал крича, позёмка дула,

Вилась змеей вздымая снег.

К нему три всадника с задором

На вороных конях неслись.

Из глаз всё скрылось за забором -

Уже предместья начались.

Метались куры бестолково,

И будто рядом шарил лис,

Как символ мертвого мирского

Тут перья поветру вились.

Иван закрыл глаза, в подушки

Упал назад, письмо швырнул.

Втянул ноздрями воздух душный,

Подошвой Ярцева толкнул:

"Проснись!" - и Ярцев тут же ожил,

Из пальцев чётки уронил.

Поправив сабельные ножны,

Подобострастно забубнил:

"Чего изволишь, Царь Великий,

Вина с водою нацедить?

Достать скорей святые лики

И сани тут остановить?"

"Пиши как Курбскому начало

Писали раньше", - царь сказал.

Взяв лист, перо, Семен удало

Пять строк при качке написал.

Утих немного ветер шумный.

"Ты, князь, - перстами щёлкнул царь, -

В Литве теперь своей безумный,

В письме опять вернулся встарь,

Когда Сильвестр, поп яда полный,

Что вечно был поспорить яр,

Пес Адашов с ним недовольный,

Измене потакал бояр.

Моё вы царство помышляли

Себе под ноги положить

И так уже беспечны стали,

Что смог я всех передушить.

И сам ты, Курбский, душу продал,

Её на тело променял.

Крест целовал и список подал

Поручный - но в Литву сбежал.

Сбежал от казни справедливой,

На муку вечные обрёк

В аду ты душу, аспид лживый,

Хоть тело бренное сберёг.

А что до жалких осуждений,

Что царский суд и быстр и крут,

Скажу, что я в своих владеньях

Распоряжаюсь жизнью слуг.

Мне Бог доверил эту землю

И повелел блюсти народ,

Лишь волю Бога я приемлю

И светел от его щедрот.

Как не поймете это сами?" -

Иван ногой ударил в пол.

Остановились тотчас сани.

Взглянув на Ярцева в упор

Сказал Иван: "Пойдём, подышим.

Смотри, уж солнышко взошло.

От вестовых рассказ услышим,

Что тут без нас произошло".

Семён кивнул и быстро строчки

На лист шершавый положил,

Песком посыпал, сдул комочки

И тем работу завершил.

"Все пишем Курбскому и пишем,

А он пропащий человек!" -

Семён взглянул в окно на крыши,

Дверь распахнул и вышел в снег...

Ворвался воздух, здесь истошно

Вороны каркали, набат

Гудел, собаки осторожно

Брехали, крики, лязг и смрад.

Горелый запах тошнотворный

Витал, как будто падаль жгли.

Царь вышел, с ним Семен проворно.

Разлегся Новгород вдали;

Серел детинец новгородский,

Мостом с торговой стороной

Соединен и берег плоский

Лежал под коркой ледяной.

Заставлен серыми шатрами

Святого воинства, костры

Дымили черными клубами

И кучи скарба как ковры.

Снует здесь много пеших, конных,

Возы во множестве стоят,

Как пешки в шахматах игорных

Тела раздетые лежат.

И видно как могилы роют

Полураздетые, при них

Несёт печально стороною

Свещенник маленький триптих.

Стоят опричники в угольих

Кафтанах, шапках, вохдух чист

Промеж дымов и крыл вороньих

Восход торжественно лучист.

Осколки солнца в шишковатых

Златых сияют куполах

И на крестах и изразцах

Искрятся вдоль всего посада.

Уже опричники взьярились

Крамолу здесь искоренять,

Тех что таились, не таились,

К реке всех стали выгонять.

Без списков гнали и по спискам,

Кто сам не шел, иль не хотел,

Под руки, за волосы, с визгом,

Тащили в кучу голых тел.