Александр Пыльцын - Откровенные диалоги о штрафниках Великой Отечественной

Ведущий: Скажите, в составе этого батальона после Рогачевско-Жлобинской операции где еще вашему батальону удалось отличиться?

А.В. Пыльцын: Вы знаете, очень сложно ответить на этот вопрос, так как штрафным батальонам всегда ставилась очень сложная задача. В приказе Сталина № 227 говорилось о том, что штрафбат должен ставиться на наиболее трудные участки фронта с той целью, чтобы проштрафившиеся офицеры своей боевой деятельностью могли исправить свой грех, свои проступки и искупить свою вину перед родиной. Был у нас период, когда мы целый месяц стояли в обороне на юге Белоруссии, как раз на стыке северной части Украины и Южной Белоруссии, хотя оборона для штрафных подразделений — редкий вид боевых действий. Потом оттуда пошли в наступление на Брест.

Сделаю маленькое отступление. Штрафники сыграли немалую роль в освобождении Рогачева, потому что непосредственной прямой силой были 120-я гвардейская дивизия и другие войска 3-й армии. А наш батальон выполнял вспомогательную задачу в помощь частям, которые шли с фронта. Кстати говоря, в сам Рогачев наш батальон не входил, как и в случае взятия Гомеля. Это можно объяснить тем, что властям было не рекомендовано сообщать или в каком-то виде публиковать данные, что город освободил штрафной батальон. В нашем батальоне не побывал ни один корреспондент армейской газеты, не говоря уже о центральных, это было как бы «проклятое» место, если уж на то пошло. Никогда никто о нас не писал, и вот сейчас, когда поднимаются открытые публикации тех лет, нигде не найдется ни слова о штрафных батальонах. Поэтому я был немного удивлен, когда в Гомельском музее воинской славы не нашлось места даже командиру штрафного батальона Осипову, рогачёвцу по рождению и воспитанию, а в освобождении Рогачева и он сыграл немалую роль.

Также и в Бресте получилось. Брест мы не брали, мы его обошли, нам была поставлена задача — закрыть кольцо окружения и не выпустить немцев из этого кольца. Мы там почти 5 суток сражались; вы, скорее всего, читали не одну мою публикацию о том, как в день мы отбивали по 3, по 8 контратак немцев — это много. Мы подчас сдерживали практически беспрерывные атаки прорывавшихся сил противника. Ведь в Бресте было 4 дивизии, а мы — наш батальон и еще один полк 38 гвардейской стрелковой Лозовской дивизии, закрывали главный выход из кольца по дороге Брест — Варшава. Тем самым мы помогли войскам, идущим с фронта, освободить Брест и пленить оставшихся немцев.

История батальона очень богата, ведь он начал свой путь от Сталинграда и дошел до Берлина. Всего 2 офицерских штрафных батальона во всех Вооруженных Силах Советского Союза за время войны — наш и ещё 9 батальон Первого Украинского фронта, который формировался сразу после приказа № 227, — закончили свое существование только после Победы. Все остальные штрафные батальоны существовали полгода, год, максимально полтора года. А мы — фактически от Сталинграда до Берлина, все время от приказа «Ни шагу назад» до Победы.

Ведущий: Такой вопрос: боевые награды есть у вас? Помните, за что их получили?

А.В. Пыльцын: У кого? У меня? Вот они все, видите (показывает орденские планки на кителе).

Ведущий: Вы можете сказать, какая из них самая важная?

А.В. Пыльцын: Меня иногда ребятишки в школах спрашивают: «Какая у вас самая памятная награда?» А они все памятные. Потому что офицерам переднего края, награды зря не давались. А тем более в наших штрафных батальонах не было принято щедро награждать, даже командиров. Было принято так: если наградили полвзвода, значит, командир хороший — у него полвзвода героев оказалось, и командира награждали достойно. А у нас как? Награждали штрафников — только особо отличившихся. Потому что они отмывали позорное пятно перед родиной, искупали вину своим подвигом, возвращаясь в офицерский строй. Это была самая главная награда для него. А если он совершил подвиг значительнее, то можно и наградить. Главными наградами были медали «За отвагу», «За боевые заслуги», иногда ордена «Славы 3 степени». Правда, солдатский орден «Славы» не особенно любили штрафники: наградили орденом «Славы», восстановили в воинском звании майора или подполковника, а то и полковника, получил свои погоны, орден, прежние ордена, если были у него, вернулся в свою часть с новым орденом. А почему у него солдатский орден «Славы», наверняка в штрафниках рядовым побывал. Так что этот орден не был особо почитаемым, потому что выдавал офицера, был штрафником, а люди не хотели это открывать, потому что считали это пятном в своей боевой биографии.

За Рогачев я получил орден «Красной Звезды», за Брест — медаль «За отвагу», которую мы считали высокой наградой, хотя это и медаль, но это отважнаямедаль. Сам подбил танк, за него положен был по статусу Орден Отечественной войны, я его и получил. За Берлинскую операцию я получил, считаю, самый старший орден Боевого Красного Знамени, самый первый орден советской власти, первый орден Красной Армии.

Ведущий: Вот скажите, столько боев, о каждом мы сейчас не сможем поговорить, но вот когда у современного молодого человека спрашиваешь: «Чего ты боишься?», называют какие-то вещи, потому что многие не видели настоящего страха, страха военного. Был у Вас момент познать, что такое страх на войне?

А.В. Пыльцын: Я в своих книгах очень подробно коснулся этого момента. Людей с нормальной психикой, но без страха, я считаю, не бывает, это естественное чувство человека, но самое главное в человеке — уметь преодолеть этот страх. И вот когда мы были ещё под Жлобином, а я только прибыл на фронт в свой штрафбат, мне надо было пробежать из окопов до штаба батальона, куда меня вызвали. Когда я выскочил из окопа и побежал, в это время начался артиллери-йский немецкий налет, и я в открытом поле лег и ждал: не прилетит ли снаряд в меня. И вот так мне надоело, вокруг взрывы, меня не трогают… Думаю, скорее бы снаряд попал в меня, пусть разорвет на части, и на этом конец. А потом подумал: чего же я жду, какая разница, убьёт лежачего или бегущего. Преодолев чувство страха быть убитым, вскочил и побежал, несмотря на эти разрывы. И как только я побежал, артналет прекратился. То есть я сумел преодолеть этот страх перед снарядами немецкими.

Таким образом, в жизни часто приходилось идти в атаку, зная, что тебя могут убить. На войне привыкаешь преодолевать чувство страха. Тех, кто не смог это сделать, в нашем батальоне почти не было.

Ведущий: То есть это внутренний страх каких-то ужасов войны: убитых на глазах, трупов друзей, разорванных людей, или это уже было обыденностью и страха не вызывало?

А.В. Пыльцын: Вы знаете, если считать это ужасами войны, то какая война без этого. Сама война — это ужас, и когда у тебя на глазах разрывает твоего боевого товарища, это не редкость, такое часто бывает на войне. Таких ужасов было много; бежит с тобой человек, переговариваешься с ним, и вот — он убит. И теперь, после войны, когда уже снятся эти ужасы, во сне бывает страшнее, чем было там, сильнее переживаешь. А в рукопашный бой. Вы представляете, идем иногда человек 15–20, и навстречу такая же масса немцев… В ход шло все: от гранат до саперных лопаток. Бывали случаи, когда не знаешь, чем эта схватка кончилась, кто кого победил. А потом соображаешь: вон там наших больше стоит, а немцев лежит: значит, мы победили.